— Это еще не все! — поддакнула Вера Николаевна. — Недавно он держал речь о «достижениях революции» в Городском саду на сцене Летнего театра. Двух слов связать не умеет. Одни призывы к убийствам.

— И это в театре, на сцене которого стояли Комиссаржевская, Савина, Давыдова! Нет, лучше утопиться в море, чем дышать одним воздухом с этими скотами!

В небе затарахтел аэроплан. Плавно летел он со стороны моря, на небольшой высоте.

— Словно легкая стрекоза на фоне голубого атласа! — подметил Бунин.

— Наш или красный? — поинтересовалась Вера Николаевна.

Нилус, следивший в бинокль за этим полетом из окна своей комнаты, радостно крикнул:

— На крыльях трехцветные отличительные знаки! Деникинский!

Вера Николаевна заволновалась, аж руки затряслись:

— Господи, как бы красные не сбили!

И тут же послышались хлопки ружейных выстрелов: хлоп, хлоп, хлоп!

Самолет продолжал лететь.

С земли стали палить залпами, в надежде попасть в пилота.

Самолет летел.

Вера Николаевна молилась за спасение летчика: «Господи, сохрани…»

— Добрый знак! — сказал Нилус, поднявшийся к Бунину. — С аэроплана производят глубокую разведку. Верный признак наступления на фронте и скорого освобождения.

Зазвенел телефонный звонок.

— Аэроплан видали? — послышался веселый голос академика Кондакова. — У нас листовки сбрасывал. Мне соседка дала почитать.

— И что в листовке? — с интересом спросил Бунин.

— Сейчас прочту. — Он пошуршал перед микрофоном бумагой: «Слушайте все! Главнокомандующий Вооруженными силами на юге России генерал Деникин предупреждает население местностей, временно остающихся еще под игом советских властей, что выпущенные за последнее время этими властями казначейские знаки достоинством в один, два и три рубля, а также все кредитные билеты образца 1918 года за подписью большевика Григория Пятакова не будут признаваться за деньги, и потому, но избежание убытков, трудовому народу их не следует принимать».

— Каково? — веселился Кондаков.

Бунин, в тон Кондакову, шутливо заметил:

— А как же с недавним распоряжением большевиков, запрещающим вести частные телефонные разговоры?

— У меня разговор вовсе не частный. Он носит общественный характер, ибо касается всего общества, у которого есть запасы советских бумажек.

— Один из бумагодержателей — ваш покорный слуга. То-то я не умел понять, почему Орест Зелюк расщедрился и за издание «Гайаваты» насыпал мне полмешка этих самых дензнаков. Пронюхал, мошенник, что к чему!

…Минет двадцать семь лет. Орест Зелюк издаст в Париже последний и самый любимый сборник рассказов Бунина — «Темные аллеи». Гонорар уместится на ладошке.

Пока же автор сожалел, что не потребовал в оплату что- нибудь реальное — мешок картошки или полмешка муки.

2

Каждый день приходили радующие душу фронтовые вести: белые взяли Херсон, Николаев, Черкассы. Петлюра тоже не давал скучать большевикам: его головорезы взяли Казатин, продолжали наступать на Киев.

Под вечер 22 августа Бунин прилег отдохнуть. Проснулся он от грохота орудийных выстрелов. По направлению звука Бунин определил:

— Город обстреливают со стороны моря!

Утром выяснили, что стреляла судовая артиллерия белых. Кроме моральной поддержки одесситов, этот обстрел никакого вредного последствия для большевиков не имел. Один из снарядов пробил стену дома № 54 на Скобелевской улице и опустился на обеденный стол стоматолога Льва Бармаса. Снаряд оказался с каким-то дефектом и поэтому вполне безопасным. Об этом казусе неделю говорила вся Одесса.

Лев Ефимович, убедившись, что снаряд уже не разорвется, поместил его в прихожей на фарфоровое блюдо и бесплатно показывал всем желающим пациентам. Число последних у Бармаса резко возросло.

Чтобы испортить обывателю радость ожидания белых, в местных «Известиях» тиснули передовицу «Наше положение крепнет». В заголовке оптимизма было больше, чем правды. Зато содержание било по нервам, как разряд электрического стула.

Бунин, забавлявшийся перлами пролетарской журналистики, читал выдержки из этого газетного шедевра. Обитатели дома № 27, собравшись в столовой комнате и съев суп из редкого пшена с сушеной воблой, с интересом слушали академика:

«Не верьте провокаторам.

В последнее время деникинская провокация, как злокачественный спрут, распространяется по рабочим кварталам и стремится отравить классовое сознание пролетариев».

Бунин остановился, затем щелкнул пальцами и с ироническим восторгом воскликнул:

— Слог каков! Даже Антон Павлович захотел бы — лучше не сочинил! Ну-с, дальше:

«Белогвардейцы знают, что больное место рабочего — это его станок, и потому распространяют эту бесмысленную и подлую выдумку.

Цель белогвардейцев будет достигнута, если этой гнусной клевете удастся подорвать доверие рабочих к своему Совету. Цель же их известна — возвратить фабрики, заводы и поместья капиталистам и помещикам, а рабочих и крестьян опять превратить в рабов. Эту цель белогвардейцы проводят в жизнь везде, где их провокации поддаются красноармейцы, бессознательные крестьяне и рабочие.

Комитет Обороны и Губисполком, призывая рабочих к дисциплине и выдержке, решительно заявляют, что агенты Деникина и Шкуро могут распространять эти провокационные слухи в целях внесения смятения и розни в ряды рабочих.

Лица, распространяющие эти провокационные слухи, — враги пролетарской революции и как таковые должны быть преследуемы всеми сознательными и верными друзьями Рабоче- Крестьянской революционной власти вплоть до расстрела на месте вредной агитации.

Председатель Комобороны и Губисполкома

Клименко».

— Ну что, враги пролетарской революции? Трепещите от большевистского гнева! — весело прокомментировал передовицу Бунин.

В этот момент грохнул взрыв, задребезжали стекла, с потолка посыпалась известка. Казалось, дом вот-вот рухнет.

Затем ударило еще, еще…

Орудийная стрельба кончилась так же внезапно, как и началась.

Только край неба оранжево полыхал. Это горело здание синагоги, в которое угодил снаряд.

Все засели по домам, боясь высунуть на улицу нос. Что-то будет дальше?

3

Ночью пробежала гроза, отшумел короткий обвальный ливень. Молнии полыхали во все небо, громовые раскаты сотрясали воздух, как канонада палубной артиллерии.

А потом зачарованная тишина повисла над Одессой. И благоуханный воздух, напоенный запахом буйной зелени, умиротворял бодрствовавших, истомившихся и исстрадавшихся от страшной жизни людей.

Перед рассветом опять гремела пушечная пальба, но быстро стихла.

Едва утренним светом озарился горизонт и началась разноголосая птичья сумятица, как Бунин, накинув на плечи плащ, вышел на улицу.

Повсюду, к своему удивлению, он увидал кучки любопытных. И никто ничего не знал: где большевики, где войска Деникина?

Из-за угла, стараясь выглядеть молодцевато, появляется отряд, вооруженный весьма разнокалиберно: у кого винтовка, у кого шашка, а у двоих — казачьи пики.

На рукавах — белые повязки. В глазах решимость умереть за андреевский флаг.

На мягких резиновых шинах катит автомобиль «Рено». На заднем сиденье знакомый Бунина — Евгений Китников.

Увидав Бунина, он приказывает шоферу остановиться.

— Иван Алексеевич, как рад вас видеть! С освобождением! Садитесь, проедем по городу.

— Как, неужели освобождение?

— Да, большевиков в городе больше нет. А эти славные мальчуганы— дружина. Охраняют порядок, всю ночь глаз не сомкнули.

Китников — бывший гласный Думы. Теперь назначен начальником городской милиции.

— Должность нелегкая! — посочувствовал Бунин.

— А что делать! Не мог же я отказаться. Буду на этом посту служить отечеству.

Автомобиль плавно покатил по залитой золотом утреннего света Одессе. Вдруг у Бунина радостно забилось сердце — трехцветное знамя! Идут добровольцы. Улыбаются. Из толпы летят цветы. Добровольцы прижимают букеты к груди.