— А я бежал и опять бомбу приготовил.

— Ловкий был, тебя по всей империи искали, да где уж нам!

— Да, сударь мой, весело мы пожили. Дети и внуки завидовать будут. Надо в мемуарах отразить!

— Непременно! Пусть завидуют и учатся. Давай допьем, тут несколько капель в бутылке осталось. Эй, гарсон, еще две каши! Гулять так гулять. Жить в Париже можно! Мне вчера повезло, я в помойке целую коробку папирос нашел.

— Поздравляю! Я сегодня полковника Хабибулина встретил, помнишь, того самого, что следователем в прокуратуре служил отечеству, так он из мясной лавки нес кошачьи обрезки. Говорит, если встать пораньше, то можно достать в Латинском квартале. Хорошо живем! Не то, что в Совдепии, сидят там голодные и униженные. А у нас тут — Европа!

4

…Вечер прошел весьма мило. Сначала играла на рояле жена хозяина. Потом явился Михаил Вавич — красавец, сиявший радостью.

— Вчера вы, господа, в зале Гаво выступали, а сегодня был мой вечер. Вместе с моей очаровательной Ирой Линской — позвольте представить ее тем, кто еще не имел ни с чем не сравнимого счастья слышать ее божественное сопрано.

— Мы пели дуэтом! — улыбнулась двумя рядами белоснежных зубов Линская, высокогрудая блондинка с царственной осанкой.

— Как же, я отлично помню вас, — живо произнес Бунин. — Я несколько раз слушал ваше пение. И в Москве, и в Петербурге.

— Очень польщена! — Линская наградила собеседника еще одной очаровательной улыбкой.

— И что вы пели сегодня?

— Романсы и цыганские песни. Больше пел Михаил Иванович, ведь вечер был его.

— Тогда, господа, по бокалу шампанского! За ваш сегодняшний успех!

— И за ваш вчерашний, и за все будущие — на наши и ваши! — бодро произнес Вавич, и все осушили бокалы.

Вечер венчали прошибавшие слезу песни Вавича:

Запрягу я тройку борзых
Темно-карих лошадей.
И помчусь я в ночь морозну
Прямо к Любушке своей.

Со второго куплета вступила Линская:

По привычке кони знают,
Где сударушка живет.
Снег копытами взбивают,
Ямщик песенку поет…

Вдруг припомнилась Бунину давняя новогодняя ночь в Москве, мороз, яркий диск луны, Мясницкая, вся покрытая снежной пеленой, и милая спутница — гимназистка из Кронштадта. Столько лет прошло, а сердце не может забыть ни ту ночь, ни ту любовь… Господи, зачем ты наказал людей способностью помнить? «Там, в полях, на погосте…»

Эй вы, други дорогие,
Мчитесь сокола быстрей,
Не теряйте дни златые,
Их немного в жизни сей.
Пока сердце в груди бьется,
Будем весело мы жить,
Пока кудри в кольца вьются,
Будем девушек любить.

Гости разошлись за полночь.

Бунин долго не мог уснуть. Его мучил вопрос: «Как жить дальше: без денег, без читателей, без России?»

В ту ночь во сне он увидел Катюшу Силину. Как много лет назад, сиял ее любящий взор.

5

13 января отпраздновали настоящий русский Новый год. Прием устроили Толстые. Они сняли двустворчатые двери между столовой и салоном. Получилась почти зала, где сначала стояли столы, а потом их убрали и устроили танцы. Собрался обычный круг — Бунины, Дон-Аминадо, Куприны с дочкой Ксенией, которая вскоре станет популярной актрисой синематографа, супруги Полонские, Алданов, Гиппиус и Мережковские…

Как и положено людям литературным, не обошлись без чтения стихов.

Наташа Крандиевская, без конца твердившая: «Хочу домой, хочу в Россию!» — на правах хозяйки первой прочитала свое стихотворение:

Не окрылить крылом плеча мне правого,
Когда на левом волочу грехи:
О Господи, — я знаю, от лукавого
И голод мой, и жажда, и стихи.
Не ангелом-хранителем хранима я, —
Мечта-кликуша за руку ведет,
И купина Твоя неопалимая
Не для меня пылает и цветет…
Кто говорил об упоеньи вымысла?
Благословлял поэзии дары?
Ах, ни одна душа еще не вынесла
Бесследно этой дьявольской игры!

Как всегда, ее стихи и блестящая манера чтения вызвали всеобщий восторг. Громче всех аплодировал сам Бунин. Толстой покуривал и молча улыбался.

Дон-Аминадо упрашивать не пришлось. Бодрым голосом, в хорошем темпе, он читал:

Дипломат, сочиняющий хартии,
Секретарь политической партии,
Полномочный министр Эстонии,
Представитель великой Ливонии,
Президент мексиканской республики
И актер без театра и публики,
Петербургская барыня с дочками,
Эмигрант с нездоровыми почками
И директор трамвая бельгийского,
Все… хотят возрожденья российского!
И поэтому нужно доказывать,
Распоясаться, плакать, рассказывать
Об единственной в мире возлюбленной,
Распростертой, распятой, загубленной,
Прокаженной и смрадной уродине,
О своей незадачливой родине,
Где теперь, в эти ночи пустынные,
Пахнут горечью травы полынные,
И цветут, и томятся, и маются,
По сырой по земле расстилаются.

Общее веселье на минуту затихло, но вскоре кто-то сел за рояль, сыграл что-то мажорное. Дмитрий Сергеевич, конечно же, произнес тост (теперь-то он себя твердо считал и в этой области классиком). Бунин отказался читать стихи, зато прочитала Гиппиус — все покатилось по обычной колее.

* * *

Наташа Крандиевская стала приставать к Бунину:

— Иван Алексеевич, расскажите, как мужик генерала вез! Ну, пожалуйста. Вы еще в прошлый раз обещали…

Куприн и Толстой потребовали:

— Обещал — выполнять надо!

Бунин вздохнул:

— Уговорили! — И он вышел на середину гостиной. Мгновенно наступила тишина, все предвкушали нечто интересное.

Бунин приосанился, бодрым баском заговорил, помогая себе выразительными жестами:

— Приехал с курьерским поездом генерал в Елец. Дело осеннее. Дороги развезло, а ему зачем-то в Озерки приспичило. Вышел генерал на вокзальную площадь. Там единственный извозчик киснет.

«Эй, любезный, сколько возьмешь в Озерки доставить?»

Извозчик долго чешет в потылице, затем мычит:

«Мм… Это мы вашу благородию… конечно… только дело к ночи…»

Генерал нетерпеливо топает ногой:

«Что ты мыкаешь! Везешь в Озерки?»

«Вашу сиятельству доставлю. Позвольте… чемоданчик подсоблю, сюды мы его определим. Вы уж, ваше сиятельство, нас обидеть не могите. Мы вас враз домчим».

Генерал садится, возчик трогает:

«Уух, кандальная, пошла! А ты, пьянь беспробудная, посторонись, куды кобыле под брюхо прешьсси, там твоего интересу нет. Ты лучше своей бабе под подол загляни, можа чего обнаружишь!»


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: