Полицейские количеством ровно в дюжину расположились в соседнем флигельке, бдительно следя за окном страшной палаты, ибо все были уверены: если террористы захотят спасти товарища, то полезут именно через него.
...Жизнь богата на сюрпризы. Все вышло так, как никто и вообразить не умел, то есть самым невероятным и жутким образом.
БЛУДЛИВЫЙ ПОКОЙНИК
Больничная жизнь до глубокого отвращения скучна. Противней бывает лишь тюрьма.
Скуку эту слегка разнообразят врачебные обходы, процедуры да игры в кости и карты. И вдруг простонародную больницу Саратова всколыхнула радостная новость: в угловой палате под охраной поместили зубного доктора Бренера, который, оказывается, хотел якобы взорвать самого императора.
И вот бедолаги, страдавшие нервной горячкой, Виттовой пляской, падучей, жабой глоточной, перемежающимся удушьем, недержанием мочи и болезнями любострастными, те, которым уже не помогали водка, деготь, баня, скипидар, сосновые верхушки и айровый корень, начали сползаться к заветным дверям.
Тайна великого филера
На другой день после упомянутых событий к дежурству возле страшной палаты с покойником, ровно в четыре часа пополудни, приступил Матвей Иванович Гусаков. Был он многоопытен, ибо служил филером — трудно поверить! — без малого сорок лет. Подобно знаменитому тенору, Гусакова приглашали на гастроли в некоторые города империи, когда там ощущалась острая потребность в филере, так сказать, высшего сорта.
У Гусакова была самая лестная кличка, которую возможно было заслужить — «Человек-невидимка».
Говорили, что еще ни один фигурант не сумел распознать в этом невзрачном человеке, похожем на стертую монету, того, кто тенью следует за ним, с неизбежностью рока приближая конец преступной деятельности злодея.
Формуляр великого филера напоминал выписку из совершенно секретной инструкции по организации наружного наблюдения. В перечне личных качеств начальство отмечало: «М И. Гусаков политически и нравственно благонадежен, честен, трезв, сообразителен, терпелив, не по возрасту вынослив, осторожен и смел, уживчив, откровенен, но не болтун. Обладает внешностью, которая практически исключает запоминание его наблюдаемым».
Но все же был один страшный недостаток, к которому полицейское начальство относилось с настороженностью: «В разговорах с товарищами по службе заявлял, что порой испытывает жалость к тем, за кем следит, ибо знает об их грядущей печальной участи и скорбит об этих загубленных душах».
Сам Гусаков и не предполагал, что его приятели-собутыльники, как и принято в нашем славном Отечестве, донесли своевременно об этом душевном изъяне. И храня свою тайну от начальства, весьма переживал это.
В нашей истории сей порок сыграет некоторую роль и поможет еще лучше узнать и оценить этого замечательного человека.
Обед из «Метрополя»
Возле дверей угловой палаты толпились больные. Городовой, стоявший на посту до Гусакова, в последний раз рявкнул на больных:
— Р-разойдись, окаянные! Уф, надоели... Повторный тиф вас с чахоткою возьми! — и затопал сапогами по длинному коридору к выходу.
Разглядев в мягких чертах Гусакова добрый характер, больные стали теперь осаждать его:
— Позволь, милый человек, хоть в щелочку полюбопытствовать. Шутка ли, такой большой человек помещен! Словно о генерале — в газетах пропечатали.
Гусаков позволил:
— Поглядите, любезные! Только уж не напирайте, подходите по одному.
Народ смотрел и восхищался:
— Хорошо лежит, сердечный, не мечется, одеяло не сбрыкивает!
Появились Кох и тюремный доктор Субботин. Кох катил столик, на котором стояла бутылка шато-лафита, наваристый борщ, пирожки к нему, филей с гарниром и рыбный салат. А еще в прозрачной вазочке белой горкой возвышалось мороженое, присыпанное шоколадом.
Народ завистливо вздохнул:
— Ну жрет — словно с княжеского стола! Вот тебе и политика...
— Цыц, козявки, бегом отсюда! — крикнул на любопытных Кох. — Господин постовой, к дверям не подпускать! Еще микробами заразят приличного пациента.
— Уж микробами — обязательно! — нервно проговорил доктор Субботин, и у него с подноса чуть не грохнулся на пол шприц. — Вот, укол кстати сделаем.
И они плотно прикрыли за собой дверь.
Плотские желания
Кох и доктор Субботин находились в палате с мертвецом ровно столько времени, сколько им понадобилось, чтобы съесть обед, доставленный из «Метрополя». Субботин, хлебнув шато-лафита, расхрабрился настолько, что отважно помогал Коху вертеть покойного с одного бока на другой. Более того, с умным видом поправил на носу пенсне и произнес:
— Появление трупных пятен от верчения усопшего замедляется...
— И полная иллюзия, что этот паразит, — Кох пальцем ткнул ненавистного покойника, — крутится в постели.
Тем временем, раздвинув плечом толпу любопытных, к страшной палате продвинулся рослый мужчина в белом халате, с мясистым лицом, крупными, как у провинциального трагика, блестящими глазами. Он протянул руку Гусакову, вежливо поздоровался:
— Я — фельдшер Коржиков. Как здоровье пациента? Филер ответить не успел. В этот момент распахнулась дверь. Кох, сытно отрыгнув, выкатил столик на колесиках. За ним семенил румяный Субботин.
В толпе завистливо вздохнули:
— Ну, собака, этот Бренер жрет за троих! Одно название — раненый. И со сраньем горшок за ним тащут — житуха!..
Гусаков обратился к Коху:
— Ваше благородие, тут народ волнуется: как, дескать, здоровье пациента Бренера?
Кох ледяным взором окинул окружающих и строгим тоном доложил:
— Был слаб от большой потери крови, а теперь сожрал весь обед, — Кох выковырял пальцем мясо из зубов, кивнул на накрытый горшок: — Сходил по большому и просил бабу.
Человек в белом халате, назвавший себя фельдшером Коржиковым, удивился:
— Какую бабу?
— Да ему все равно какую. Говорит: «Была бы сисястей!» Гусаков печально покачал головой:
— Скоро бедолагу, поди, в тюрьму отвезут, а там из женщин — только крысы шуршат по углам.
Народ сочувственно закивал головами:
— Истинно в тюрьме мало хорошего! От нее, точно, уж никто загодя не отпирайся.
Хороший человек
Едва Кох и доктор Субботин удалились, народ стал канючить, приставать к Гусакову:
— Милый человек, господин командир, дай в дырочку посмотреть!
Фельдшер Коржиков властной рукой отодвинул больных старух и стариков, сунул зелененькую — трешник Гусакову и прильнул оком к отверстию. Долго сопел, потом выпрямился и произнес:
— Бренер, хм, винца откушал и сладко дрыхнет. — Повернулся к Гусакову: — Спокойного и вам дежурства. Я нынче тоже, того, дежурю. — И, широко шагая, удалился.
Гусаков подумал: «Славный, право, человек!
Поручкался со мной, зелененькую пожертвовал. За его здравие выпить придется!»
В тот особенно грустный час, когда больные расползаются по своим палатам после заключительного туалета, вдруг снова появился фельдшер в белом халате, под которым виднелся добротный сюртук. Он держал наполненный какой-то жидкостью шприц. Подошел к Гусакову, осклабился, словно старому другу:
— Главный врач приказал пациенту Бренеру сделать укол, успокаивающий. Откройте, пожалуйста, двери.
Гусаков малость призадумался: «Соколов приказал пропускать к больному лишь Коха и Субботина. Насчет этого фельдшера указаний не припомню». Филер извинительно произнес:
— Допустить, простите, не имею возможности, а то неприятностей не оберешься.
Фельдшер укоризненно протянул:
— Во-от это нехорошо-о! Пациенту срочно требуется укол, иначе ему, того, летальный исход грозит. Вот тогда точно, неприятностей не миновать. Я, как и вы, человек подневольный, служивый. Приказали — вот и пришел. Дозвольте, уколю и уйду.