— А я очень вам признательна. Вы, граф, спасли империи государя, а мне — мужа, — и не без легкого кокетства, с удовольствием глядя на пышущего мужественной красотой атлета, добавила: — Вы, кажется, хотели быть моим кавалером и пригласить именинницу на кадриль?

Соколов не растерялся:

— Если государь позволит!

...Он с нетерпением дожидался своего танца.

Сам государь с государыней вел в первой паре полонез — танец начальный. Он шел красивой, полной изящной грации походкой, точно согласованной с ритмом музыки.

Потом зал наполнился вальсирующими. И наконец распорядитель — известный балетмейстер Николай Легат — провозгласил:

— Кадриль!

Все взоры обратились на императрицу и Соколова, который славился своим умением танцевать.

Оркестр сыграл ритурнель. Соколов подошел к Государыне, поклонился, предложил руку в белой перчатке, государыня пошла с правой стороны от кавалера, положив кисть немного ниже плеча партнера.

Соколов, не изменяя своей манере победительно-смело глядеть ясно-синими глазами на даму, начал выделывать такие сложные фигуры, что все ахнули. При этом он успевал говорить уместные комплименты и остроты. Лицо государыни горело восторгом — знаменитый красавец был ей положительно приятен.

...Государь тоже танцевал много. Этим искусством он владел прекрасно.

Заключительный танец — новейший миньон — Соколов танцевал со знаменитой Анной Павловой, которая, несмотря на свои годы — ей было за тридцать, — оставалась непревзойденной не только на паркете Зимнего, но и на сцене Мариинки.

Бал закончился далеко за полночь.

Соколов, оказавшись на Дворцовой площади, полной грудью вдохнул чистый морозный воздух. Под чернотой беззвездного неба лежал прекрасный спящий город. Снег перестал идти, и ночь застыла в чарующей тишине. Сыщик приказал кучеру Василию:

— Отправляйся, братец, домой без меня! Я пройдусь пешком...

Зимний дворец остался далеко за спиной. Сыщик шел вдоль набережной, мыслями возвращаясь к пережитым минутам. На сердце был радостный покой.

Вдруг за спиной Соколов услыхал отчаянный скрип шагов. В свете фонаря он разглядел пять или шесть людишек, нагонявших его. Вокруг, как назло, ни одного городового.

Соколов подумал: «Жаль, “дрейзе” оставил дома! Пальнуть бы раз в воздух, сразу бы в портки наложили. Ну, выбора нет, придется наделать трупов!»

Людишки пытались окружить Соколова. Тот прижался спиной к парапету: маневр ограничивался, зато сзади никто подойти не мог. Вдруг вперед прыгнул коренастый, в немыслимом треухе мужичишка. Он размахнулся, в воздухе мелькнул кистень — классическое оружие человеческих отбросов.

Соколов со свойственным ему спокойствием зорко выжидал. И когда смертоносная фунтовая гиря была возле виска, чуть отклонился назад. Гирька промелькнула мимо. И сыщик тут же обрушил на нападавшего страшный удар снизу — в челюсть. Под кулаком голова беспомощно болтнулась вверх, что-то хрястнуло в позвоночнике, и мужичишка замертво рухнул, заливая снег кровью, хлынувшей из горла.

Соколов сместился вправо и хлестанул боковым ударом еще одного нападавшего. Тот на мгновение застыл, а затем во весь рост грохнулся затылком на парапет, чтобы уже никогда не подняться.

Соколов, спеша развить контратаку, начал наносить удары справа и слева. В темноте, на довольно скользкой от снега земле это было не очень удобно, да и тяжелая шуба — помеха. Но уже через минуту боя еще двое валялись пластом. Один бросился бежать. Но зато тип в фуражке выхватил из-за пояса топорик и, опасно размахивая им, попер на Соколова. Раза два он сумел задеть рукава шубы сыщика, располосовав их.

«Ловкий, собака! — подумал Соколов. — Небось мясником служит. Эти крови не боятся!» Он выбирал удобное мгновение. И оно пришло.

Убийца промахнулся в очередной раз, Соколов бросился на него, оторвал от земли и с силой швырнул в реку.

Под весом тела тонкий лед проломился, вода булькнула. Соколов наклонился через парапет и увидал лишь прибрежную темную полынью, навсегда поглотившую дурного человека.

— Эх, сукины дети, прогулку испортили! — вздохнул Соколов.

Вскоре он наткнулся на городового, дремавшего в будке.

— Беги, братец, позвони в участок. Саженей сто отсюда, не более, разбойники валяются. Пусть их соберут и — под замок. Скажи в участке: подарок от графа Соколова.

Старый граф Соколов вздохнул:

— Эх, Аполлинарий, когда ты угомонишься?

— Наверное, когда помру! — мрачно пошутил тот.

Все ближе был день отъезда в Берлин, а оттуда в Поронино — в «большевистский гадюшник», как выражался министр МВД Макаров. Соколов получал последние инструкции. Барсуков был освобожден из тюрьмы, доставлен в Петербург. Уединившись с ним в гостиничном номере «Астории», Соколов уточнял подробности его биографии, отношений с верхушкой министерства иностранных дел, их характеристики — все то, что могло пригодиться ему при общении с Лениным и его подручными.

Но вдруг в стройное течение дел вмешалось совершенно непредвиденное обстоятельство.

В ноябре 1913 года Петербург был взволнован двумя событиями. Первое — на восемнадцатое назначили первый чемпионат России по самому популярному в те годы спорту — английскому боксу. Другое — на чемпионат прибыла европейская знаменитость Ежи Штам, весивший девять пудов и сокрушавший всех соперников могучими ударами уже в первых раундах.

Штама сопровождал друг спортсменов великий князь Кирилл Владимирович. Эта пара целыми днями раскатывала на авто по многочисленным спортивным клубам. Штам показывал чудеса силы и поражал воображение своих многочисленных поклонников.

В роковой для знаменитости вечер он прибыл в Эртелев переулок, 5 — в «Атлетический кабинет» дяди Вани. Так звали известного тренера профессора Лебедева. Залы были заполнены силачами, гремевшими железом. Исторический факт — на ринге боксировали... дамы.

Занятия тут же прервались, отовсюду слышались восклицания:

— Ах, Штам — душечка! Какие мышцы! Ежи, покажите нам что-нибудь из трюков, умоляем!

Чемпион великодушно сбросил пиджак:

— Просьба дам для меня священна! Дайте два стула...

Он лег затылком на, один, на другой положил пятки — получился висячий мост. Сделал приглашающий жест:

— Прошу двух боксерш встать на мою грудь!

Дамы были смелыми, взобрались на бескрайнюю плоть, а фотограф увековечил их для истории. Почти полминуты этот живой мост сохранял свою прочность.

— Я нагулял изрядный аппетит! — сказал Штам,

надевая пиджак.

— Едем в «Вену»! — произнес великий князь. — Ресторатор Иван Соколов просил почтить его...

Авто фыркнуло и понесло на Гороховую — угол Гоголя, а газетчики строчили дифирамбы «феномену силы».

Теперь и не вспомнить, кто нашелся умный и устроил на углу двух оживленных улиц — Малой Морской и Гороховой — трактирное заведение. Во всяком случае, уже в благословенные времена матушки Екатерины тут гуляли вовсю.

Но в 1903 году напротив военного министерства бывший лакей и сметливый русский человек Ванюшка Соколов на собранные за годы унизительной работы гроши с Божьей помощью устроил заведение — «Вена».

Теперь звали ресторатора почтительно — Иваном Сергеевичем, и весь Питер потешался удивительной схожестью его внешности с министром Макаровым. Случалось, что городовые путали и отдавали честь.

Иван Сергеевич удумал замечательную штуковину. Он стал привечать писателей и деятелей культуры.