— Цены для властителей дум у меня самые унизительные! — уверял ресторатор. — Себе, можно выразиться, прямой убыток.

Но убытку не происходило, ибо был тонкий расчет, как в бильярдном зале, который в «Вене» тоже одно время был — от двух бортов в лузу. Посетители загульные, тароватые валом перли, потому что...

— Кому хошь лестно на живого Федора Ивановича посмотреть, с Алексеем Максимовичем словом перекинуться, с Куприным на брудершафт пропустить... Кстати, вчерась на руках до самой коляски вынос тела был, властитель дум под черную икорку сил не рассчитал. Оч-чень народ до этих подробностей любопытен-с!

Великий князь Кирилл Владимирович, феномен силы Штам и примкнувший к ним друг всех атлетов Куприн появились в круглом Литературном зале, заполненном артистами, художниками (расплачивались картинами), адвокатами, офицерами, пьяницами Государственной думы, богатыми кутилами — купцами и спекулянтами.

В уголке сидел и граф Соколов, неожиданно встретивший своего давнего знакомца — Ивана Бунина. Тот вполголоса читал свое новое стихотворение:

Сквозь редкий сад шумит в тумане море —

И тянет влажным холодом в окно...

Вдруг Бунин, обладавший острым слухом, прервался, кивнул на столик, за которым сидел феномен с друзьями:

— Аполлинарий Николаевич, слышишь, Куприн подначивает!

Разогревшийся водочкой Куприн громко говорил:

— Этот граф Соколов только что десятерым разбойникам скрутил головы и всех спустил под лед... Ты, Штам, пожалуй, с графом-то не справился бы. Жидок ты против него!

У феномена глаза налились кровью.

— Да я из этого графа пыль выбью, что из старого мешка! Да я его... — и дальше шло пьяное хвастовство, весьма развлекавшее посетителей. Это внимание подстегивало феномена, и он орал уже на весь зал: — Плевал я на вашего Соколова! Я его узлом завяжу...

Завсегдатай «Вены» Алексей Толстой, посасывая трубку, пророкотал:

— К вашим успехам, граф, ревнует! Проучить не мешает...

Соколову и самому надоело слушать пьяную похвальбу. Он медленно встал. Зал замер в ожидании сильных впечатлений. Соколов вплотную подошел к феномену, долгим взором заглянул в его мутноватые очи. И вдруг схватил за ухо и начал безжалостно трепать, приговаривая:

— Держи язык за зубами, держи язык за зубами...

Несколько офицеров бросились к столику, навалились на феномена, оттащили Соколова, который, впрочем, и сам спокойно уселся на свое место и продолжил ужин.

Но феномен пылал жаждой мщения. Он вскочил, погрозил кулаком:

— Я разделаюсь с вами, граф, на ринге!

Соколов, утирая уста салфеткой, молвил:

— Несчастный, коли тебе хочется, я тебе морду обязательно набью.

— Теперь же едем в манеж!

— Теперь я ужинаю. И с пьяным не боксирую.

— Испугались, граф? Пусть завтра в шесть пополудни в Михайловском манеже. По правилам английского бокса! — орал феномен. Именно в этом виде он был особенно силен.

— Согласен! — кивнул Соколов.

Человеческие страсти, если их разбудить, порой выходят из разумных пределов. Весть о необычном поединке моментально пролетела по северной столице. Каждому вдруг обязательно потребовалось присутствовать на этом зрелище.

На другой день уже с утра толпы перли на Манежную площадь, к Михайловскому манежу. Полицейские — пешие и конные — с трудом сдерживали собравшихся. Спекулянты торговали билетами по сумасшедшим ценам. Пронесся слух, что на поединок пожалует государь с наследником. Слух не оправдался. Но имена тех, кто приехал к открытию, вполне могли бы составить солидный том — «Список высшим чинам империи»: члены Государственного совета, Совета министров, Правительствующего сената, руководители министерств и, разумеется, вечные проныры, лишь недавно сбежавшие из провинциальных дыр, — члены Государственной думы.

Распорядителем и рефери был назначен богатырь-красавец, председатель «Геркулес-клуба», директор императорской карточной (картографической) фабрики Федор Гарнич-Гарницкий.

Впрочем, читатели простят мне маленькое отступление. Спустя сорок три года после описываемых событий автору сего повествования довелось выходить на ринг Михайловского манежа — тут состоялось командное первенство СССР. В громадном, ярко освещенном, хорошо протопленном, вентилируемом зале стояли два помоста с рингами, застланными войлоком и брезентом, — боксируй себе в удовольствие!

Не то было ноябрьским вечером 1913 года. Бой проходил прямо на опилочном полу, единственный канат держали по углам четыре добрых молодца.

Организаторы приняли мудрое решение. Перед «поединком века» прошло несколько показательных боев. Первая пара — жертвы эмансипации. Ожесточенные неустроенностью быта и мужским коварством, дамы с ненавистью молотили друг друга. Расквасила сопернице нос, одержала победу и получила приз — десять рублей — надзирательница женской гимназии (несчастны ее питомицы!).

Затем два раунда по две минуты хлестали друг друга три пары любителей. Это был мужественный бокс начала XX столетия. Его девиз: «Презираем защиту, только вперед — и с открытым забралом!»

И по забралу, то есть по морде, отчаянно били и сами получали.

Красавец атлет Гарнич-Гарницкий вышел на ринг и прекрасно поставленным баритоном провозгласил:

— Итак, бой века! Главный приз — этот хрустальный кубок с серебряной отделкой! — Он поднял над головой приобретение, которое лишь утром сделал на собственные средства у ювелира Яна Реймана — в магазине, что против Пажеского корпуса. — А вот это, — показал конверт, — тысяча рублей победителю от благодетеля — владельца ресторана «Вена» Ивана Сергеевича Соколова.

Гарнич-Гарницкий набрал полные легкие, выпалил — как из мортиры выстрелил:

— На ринг вызывается Человек-гора, чемпион мира по поднятию тяжести, обладатель многочисленных кубков, призов и титулов по английскому боксу, девятипудовый непобедимый и кровожадный... — выдержал долгую паузу, — Ежи Штам!

Заревел зал, оглушительно захлопал — Штама обожали за мощь и неистовую одержимость в атаке.

И вновь — во все горло:

— Всемирно знаменитый, гроза бандитов, только что собственноручно передушивший двенадцать убийц и сбросивший их в хладные воды Невы — граф Аполлинарий Соколов!

Такого зрительского восторга не удостаивался, кажется, и сам Шаляпин.

— А теперь пр-рошу на арену жеребца Проворного! — Гарнич-Гарницкий воздел вверх руки, словно призывал небеса в свидетели грядущего необыкновенного чуда.

Появился лоснящийся боками Проворный. К восторгу зрителей, Штам подсел под жеребца, оторвал его от пола и, кряхтя, протащил на плечах саженей семь. Закончив с жеребцом, Штам сделал театральный жест рукой и обратился к зрителям:

— Любопытно видеть, чем ответит нам гроза базарных карманников? Может, станет носить козу? Ха-ха!

Соколов возразил:

— Зачем козу? Через несколько минут тебя отволоку в карету «Скорой помощи»!

Зал остроумие оценил, раздался дружный смех.

Пение Собинова или Карузо надо слушать. Никакое красочное описание не заменит их живой прелести. То же — бокс. Азартная атмосфера вокруг ринга, лица бойцов, узкие бедра, широченные плечи, скользящие, полные грации передвижения, хитрость, переплавленная в финтовые, ложные удары, энергетический взрыв — точный удар, поверженный соперник! Блажен, кто испытал неизреченное счастье боксерского единоборства. И в глубокой старости оно будет грезиться ему в сладостных сновидениях.

Секундант Соколова, великолепный Иван Граве, которого мать-природа словно создала для бокса, натянул на кулаки Соколова восьмиунцовые перчатки — гениальное изобретение из кожи, набитое конским волосом и весящее всего двести двадцать шесть граммов. Голый кулак слишком хрупок, а в такой перчатке — грозное оружие.