Всякая смерть по-разному отзывается на других. Одних оставляет почти равнодушными или даже возбуждает чувство какого-то нехорошего, странного удовольствия: «Думал, сто лет будет жить, а вот — отпел и отплясался. Ну, а я еще малость небо покопчу!»

Другая часть людей, всегда малочисленная, чужой смертью бывает поражена столь сильно, что, кажется, отчаяние готово убить их самих.

Вот и на сей раз смерть важнейшего осведомителя была воспринята сыщиками различно. Враз рухнули мечты начальника охранки. Он уже не мог блеснуть перед высшим начальством разоблачением врагов империи и еще более продвинуться по должности и чину.

Но главное — Сахарова оскорбляло, что его, словно школяра, провели за нос, что кто-то оказался хитрее.

Вчерашний адъютант генерал-губернатора Сильвестр Петухов, человек, верно, впечатлительный и робкий, не привыкший к трупам и крови, судя по выражению лица, испытывал лишь одно — страх и отвращение перед страшном видом задавленного человека. Его кадык быстрой мышью бегал по горлу, уста сухо сглатывали, лицо было бледнее обычного.

У Соколова, лишенного излишних сантиментов и еще никак не связанного с этим делом, главным чувством было профессиональное любопытство. Его цепкий взгляд с интересом останавливался на различных предметах и малозаметных деталях, которые помогли бы навести на след убийцы.

Соколов первым нарушил оцепенение. Он повернулся к Сахарову:

— Ну, Евгений Вячеславович, теперь невольно я оказался втянутым в эту историю. — Обратился к Сильвестру: — Беги в аптеку, позвони дежурному. Пусть отыщет медика и фотографа — срочно сюда. Выполняй!

Хотя старшим по должности был Сахаров, но распоряжение знаменитого сыщика было воспринято как естественное. Сахаров погрозил Сильвестру пальцем:

— Не вздумай, поручик, дворника и понятых звать — не тот случай! Хоронить Хорька, Царствие ему Небесное, —

Сахаров перекрестился, — тайком будем. И венок от департамента полиции...

Сильвестр с явным облегчением бросился вон из страшной квартиры — только каблуки по лестнице застучали.

Сахаров кивнул вслед ему:

— Хороший сотрудник, однако к трупам привычки нет, трясется и пугается. Да это быстро пройдет, не беда. — Полковник вдруг осекся, уставился взглядом на кровавую лужу. — Граф, сюда взгляни, да вот, возле спинки кресла, — и, уже раздражаясь, добавил: — Неужто не видишь? А еще гений сыска!

Соколов невозмутимо отвечал:

— Я много чего вижу. Например, что у тебя, полковник, штиблет развязался. А ты горячишься, полагаю, из-за этих двух шпилек, засохших в крови?

— Конечно! Неужто, граф, ты не догадался, что шпильки потерял убийца? Точнее, потеряла, ибо проволокой задушила Хорька женщина. И я сразу понял — это Клавка Железная Нога. К покойному уже давно другие женщины не ходили. Душила, а шпильки и выпали. Это очевидно. Или ты, граф, не согласен? Думаешь, если баба, так силенок не хватит?

— Задавить проволокой, накинув ее сзади, — нет, для этого не надо обладать силой Железного Самсона или Людвига Чаплинского. Просто я никогда не спешу останавливаться на первой подвернувшейся версии. И тем более нельзя подпадать под гипноз одной-двух улик.

Сахаров с чувством превосходства улыбнулся:

— Это все теория! Я нынче же вырву из объятий клиента Клавку, мы с тобой ее допросим как надо, и она расколется до того самого места, которое ее кормит.

— Какую цель преследовала убийца?

— Вот она нам и расскажет, на кой черт пошла на страшное преступление. Может, с целью ограбления? Вон, ящики в секретере открыты, из книжного шкафика все тома на пол брошены, картина на стене сдвинута — что-то искала. А что искать было у Хорька? Только деньги, тем более что мы ему перед отъездом в столицу пять сотенных выдали. Болтанул Клавке — вот и решилась. Ведь старая истина: мужик в объятиях возлюбленной так размякнет, что начинает свою душу наизнанку выворачивать.

— Это верно, — согласился Соколов. — Проститутки — постоянный и ценный источник информации. Зато, если влюбятся, тут хоть на дыбу подвешивай — любимого не выдаст, крепче любого мужика окажется.

Задребезжал дверной звонок. Вернулся Сильвестр. Он радостно улыбался:

— Приказ выполнил! Взял у дежурного телефоны медика и фотографа, самолично дозвонился до них, поднял с постели. Сказал: «Незамедлительно прибыть с необходимыми инструментами! Нижняя дверь будет открыта».

— Молодец, поручик! — Сахаров с чувством пожал руку Сильвестру. — Мне нравится твоя исполнительность.

— Повернулся к Соколову: — А теперь продолжим осмотр квартиры. Напоминаю: до прибытия экспертов предметы не трогать!

Соколов медленно прошелся по гостиной. Заглянул за спинку орехового диванчика с бронзовыми львиными головами, в большую фарфоровую вазу с давно увядшими розами. Постоял около напольных часов венской работы. Внимательно всматривался в лица людей, запечатленных на многочисленных фотографиях, украшавших стены. Окликнул Сахарова:

— Вот тут гвоздик торчит. Снята фотография?

Сахаров и Сильвестр подошли ближе и в единый голос воскликнули:

— Тут было фото Алены Вевер!

— Это какая Вевер, знаменитая оперная певица из Мариинки? — удивился Соколов.

— Это, — Сахаров хитро подмигнул, — загадка женской души. По словам Хорька, Вевер была без ума от него. И даже подарила фото с нежной надписью. С той поры лет семь минуло.

— Но кто снял со стены фото?

— Пока неизвестно.

В это время раздался торжествующий голос Сильвестра:

— Вот фото! Раздвинул шторы, а оно на подоконнике валяется. Разорвано на две части.

Соколов с любопытством разглядывал знакомую по сцене, молодую, полную свежей женской прелести женщину. Из-под приподнятых дугообразных бровей на мир взирали лучистые, широко расставленные глаза. Густые каштановые волосы прядью лежали на плече. Изящную шейку обвивала нитка крупного жемчуга.

— Прелесть! — Перевернув фото, Соколов прочитал на обороте: — «Неугомонному бельчонку от его киски».

Сахаров задумчиво потупил взор, потом решительно произнес:

— Я с самого начала понял это! Причина злодеяния классическая — любовь и ревность.

Сильвестр уже несколько освоился с обстановкой. Теперь он не оглядывался каждую секунду на страшный труп.

— Вы, господин полковник, хотите сказать, что Клавка в порыве чувств сначала разорвала фото, а затем задушила Хорька?

— Да, поручик, ты прав! Это, вероятнее всего, убийство из-за ревности. Такие случаи не редкость. Эти самые «жертвы общественного темперамента» настолько лишены нравственности, что легко идут на страшные преступления. К тому же, — Сахаров выразительно ткнул перстом в сторону винной бутылки, — горячительные пары затуманили разум. А Клавка от природы буйная, что конь необъезженный под седлом.

— Хорек любил вспоминать свою победу над Вевер, в те давние годы мало кому известной певички. Хвалился он наверняка и перед Клавкой. В порыве страсти, в состоянии аффекта, не отдавая отчета своим действиям, Клавка и прикончила своего любовника. Ученые называют это «коротким безумием».

Сахаров одобрительно кивнул:

— Именно так дело и было. Поезжай, поручик, на Солянку. Зайди в заведение мадам Карской, скажи ей: «Клавдии возлюбленный тяжело заболел, ну, угорел! Очень хочет пассию свою зреть, теперь же». Если она с клиентом, так это ничего, сделать кобелю замену. — Засмеялся.

— А если Клавка сопротивляться станет?

— Держи наручники! Позовешь городового. Тут — возле жертвы ее ревности — мы Клавку и расколем. Действуй, поручик!

Сильвестр бросился выполнять приказ, но в дверях столкнулся с прибывшими экспертами. Первым вошел в квартиру судебный медик Григорий Павловский — среднего роста, крепкий в плечах, когда-то бравший уроки английского бокса у самого Гвида Мейера. (Впрочем, этот симпатичный человек хорошо знаком читателям моей предыдущей книги «Граф Соколов — гений сыска».)