Вдалеке, в окне банкетного зала я вижу, как начинает накрапывать дождь, но это ничего не значит, и я начинаю активно общаться с сидящими за столом, изобретаю вопросы, вливаю в себя шампанское, стучусь бокалами со знакомыми пацанами. Вливаюсь в процесс. Информация спонтанным путем затекает в мое сознание, и меня толкают в плечо, и я смеюсь, поддерживая общий гогот, и меня кто-то спрашивает – как живется в Северной Столице, и я зависаю на этом вопросе. Пытаюсь понять – спросил это Толик или почти незнакомый мне парень слева от него. Мямлю что-то. Потом собираюсь с духом.

- Вообще… Ну, как-то да живется. Работы до жопы. Грязно. Мокро.

- Ад! – выкрикивает, обращая на себя внимание, Пашка, и пол-стола оборачивается на него; вторая половина поддерживает болтовню с именинником и приближенными.

- Близко к тому, - с трудом выговариваю и требую передать мне бутыль с красным вином.

- Ну, тебя вообще нормально воспринимают, как приезжего? – спрашивает Пашка.

В голове формируется уместный встречный вопрос: «А тебя ебет?»

- Не знаю. Наверное, смотрят и думают – сраный лимитчик, карьерист… - говорю.

- А ты? – едко выдает Толик.

- А он сраный лимитчик и карьерист, - смеется Жора.

- А я… - улыбаюсь, откидываюсь на спинку резного деревянного стула, которому уже не так долго и осталось, как и шаткому декору просторного, но дерьмово отремонтированного, местами «украшенного» трещинами и шелушащимися слоями штукатурки банкетного зала. – А я думаю, что не хочу быть хорошим для всех. Так честнее. Знаешь, если тебя не любят одни, значит любят другие. Наверняка. И так ты сам… Ты есть сам… - путаюсь в порядке слов и смысле того, что хочу сказать; махаю рукой. – Человек, который хорош для всех одинаково – самое опасное существо. Потому что это лживая и продажная сука, которая врет всем одновременно.

- Политическая проститутка, так сказать, - Слава Спичкин улыбается, обнажая отсутствие нескольких зубов и уродуя вконец и без того не идеальную форму сомнительно и со шрамами побритого лица.

- Во-во, - тыкаю в него пальцем, поддерживая его реплику; устало опускаю руку на стол.

- Но мало ли что приходится… делать, чтобы чего-то добиться, - многозначительно выдает Жора.

Я смущенно смотрю на него, пожимаю плечами. Замечаю, что после этой реплики Толик начинает как-то странно на меня смотреть. Злобно, что ли.

Через какое-то время праздник начинает подходить к концу, и Жора теребит меня за плечо, пока я развиваю разговор на совершенно отвлеченную тему с откровенно ластящейся ко мне Ирой.

- Короче, сейчас поедем дальше. Я буду скоро, с пацанами. Ждите тут, около ресторана, или на другой стороне дороги. Вкурил?

- Дальше? – я немного испуган, а голос Жоры кажется мне совершенно трезвым; возможно, из-за того, что я пьян в хлам. – И далеко?

- Расслабься, городской, - смеется Пашка и встает вслед за Жорой.

- Так вы куда? – нервничаю, забываю про Иру.

- За тачкой. Не ссы, - махает рукой Жора.

Он, Пашка и Толик уходят. Стол еще гудит. Ира немного обиженно, но все также с интересом смотрит на меня.

- Ну, встретимся, поговорим, в общем, - она немало выпила, но явно меньше меня и явно старается контролировать состояние. – Позвонишь или мне самой?

- Позвоню.

- А когда?

- Позже.

- Точно? А ты надолго вообще?

- Не знаю. Позвоню, - встаю, слегка шатаюсь от короткого рывка, замедляю движения.

- Уходишь? – она нервно сглатывает.

- Надо в комнату… - изображаю тактичное покашливание, потом в отчаянии махаю рукой. – Короче, пи-пи.

Мне дурно, и в туалете я обливаю лицо ледяной водой, со странным, мазохистским удовлетворением обнаруживая, что она идет из обеих кранов во всех положениях их вентилей. «Большой Ледяной Праздник». Я немало услышал за эти три или четыре часа, но упорядочить это все не удалось. Я никого, кроме Иры, не спросил про Лизу, и сейчас мне это кажется упущением, потому что в такой толпе наверняка кто-то что-то должен бы знать. С другой стороны, на хрен Лизу. И мать ее. И всю родню. Я понизил градус вином после водки. Я вламываюсь в открывающуюся с трудом кабинку и блюю в обшарпанный унитаз.

Почему этот толчок такой убогий, если тут все еще проводят приличные, вроде как, банкеты?

Что я ел?

Старик шаркает от нас с Жорой. Сейчас я хотел бы его остановить.

Открываю глаза, внутренне отталкиваюсь от этого странного видения. Блюю снова. Отошло. Полощу рот ледяной водой, и она кажется благословенной. Сильно полегчало. Надо или меньше пить, или, наоборот, больше – чтобы выработался иммунитет к перепадам.

На улице стоим только я и Слава Спичкин. Его немного трясет, и он явно старается не выдать своего опьянения. Мне кажется, он хотел бы кому-нибудь сломать шею, но он скрестил руки на груди и стоит рядом со мной. Я не знаю, куда делись остальные, но, кроме нас и Славы, все явно что-то знают. Меня тяготит эта мысль.

Рядом с рестораном собираются и курят местные гуляки. Кто-то из клуба, кто-то из ресторана. С нашего Дня рождения тоже еще не все ушли. Последние допивают с именинником и его брюнеткой, которой я бы с удовольствием вставил в глотку. Убогие жилетки из синтетического меха. Крашенные в белое волосы. Пальто на пол-пальца от интимной зоны. Как и наши, питерские курицы, так и местные «чики» не особо понимают, что клюнуть на такой наряд, тонкие сигареты и прочие прелести может разве что умственно отсталый продавец из «ОКЕЯ» или обдолбанный жизнью клерк, которому не дает даже его собственная рука. Меня все это тяготит, потому что я начинаю разрываться между домом и этим странным, фантасмагорическим местом. Накрапывает мелкая морось. Едкая, раздражающая.

Я только нанес гель, а волосы уже увлажнены дождем, и я иду по дороге, уже в подпитии, готовый ко встрече с Лизой, но ощущаю себя как-то странно, некомфортно. У меня испортится прическа, и это ужасно. Но я ведь пьян – значит, все в порядке? Я не дохожу до Лизы и сажусь на скамейку в парке. Через полчаса я промокаю, как губка, и меня можно выжимать, и я почему-то плачу, хотя все, вроде бы, как надо, и мне надо пойти хоть куда-то из-под дождя, иначе я простужусь…

- Слушай, будет время – заходи, - глаза Смирнова остекленели, но лицо выражает доброжелательность, и он жмет мне руку своей геракловой пятерней, а второй придерживает за плечо, и я вяло улыбаюсь в ответ. – Извиняй, так и не поговорили. Заходи!

- Постараюсь. Обязательно, - киваю, и это его устраивает, и он, взяв в охапку свою брюнетку, залезает в такси – серебристый «логан», даже обоссать колесо которого я счел бы для себя актом самобичевания.

Мы перешли на другую сторону, и теперь стоим под сводом арки, встроенной мудрыми архитекторами между двух пятиэтажек. Я не знаю, сколько времени прошло и не хочу доставать мобильник, чтобы посмотреть. Слава стоит, прижавшись к стене с другой стороны, напротив меня. Я боюсь, что он начнет какую-нибудь беседу, но он просто молчит и смотрит на мокрый асфальт. Дождь усилился, воздух влажный и липкий, и дышать им несколько трудно. Вот-вот наступит воскресенье, и меня это почему-то беспокоит, мне кажется, что время уходит слишком быстро, и я не успею всего сделать за эту жизнь. А потом я понимаю, что понятия не имею, что хочу сделать. Но мне мерзко, я опираюсь спиной о стену, обхватываю себя руками, дрожу от холода. На чем свет стоит матерю про себя Жору и его инициативных товарищей и обещаю сделать благотворительный взнос ногой в лицо каждого из них при первой же встрече. Я давно отвык от такого положения, и все вокруг – пропитанный дождем воздух, тихая, мертвая улица, надпись «БОЙ ПРАЗДНИК», - переносит меня вглубь какой-то иной, чуждой мне реальности.

В какой-то момент я уже ощущаю себя готовым плюнуть на все и пойти пешком домой, в родительский дом, а то и поймать тачку, чтобы за любые деньги уехать отсюда. И именно в этот момент напротив нас со Славой с визгом тормозит белый микроавтобус – что-то вроде «фольксвагена транспортера», - со следами обширной коррозии на порогах и массивной двери на полозьях.