Филип приблизился.

– Кто же это так с тобой обошелся, дружище?

Застывшие, присыпанные землей глаза Угрюмого Вилла глядели в небо. Узлы шрамов на его иссиня-бледном лице казались багровыми.

– Господи, ну и удар! – пробормотала Анна.

Она одна оставалась в седле, глядя на убитого ратника, на его плечо в разорванной кольчуге, страшно рассеченное наискось от шеи до самой подмышки.

Наконец Большой Том глухо сказал:

– Это худой знак. Не успели мы и через Уз перебраться, как одного из нас не стало. Видит Бог, немногие вернутся из этой поездки.

Филип положил руку на седло.

– Нам пора. Вернемся к переправе и дадим сборщику денег, чтобы он проследил за погребением Вилла и заказал мессу. Было бы, конечно, лучше, если бы мы все сделали сами, но надо спешить.

Потом они долго скакали молча. Ехали весь день, лишь порой замедляя шаг коней, чтобы перекусить на ходу.

Анна вскоре почувствовала, как отвыкла от таких долгих перегонов. Она устала, стали ныть мышцы, но она старалась держаться изо всех сил. Кроме того, девушка была голодна. Когда попутчики, достав из сумок припасы, принялись жевать на ходу, Анна не выдержала и подъехала к Майсгрейву.

– Сэр, разве мы не сделаем остановку, чтобы отобедать по-людски?

– Нет.

Анна ощутила досаду. Пренебрежительная сухость рыцаря ранила ее. Как и равнодушие остальных спутников. Ей хотелось плакать, оттого что никто не обращает на нее внимания, никто не потрудился предупредить ее о том, что следует взять в дорогу провизию, и вообще никому нет до нее дела.

«Когда же будет этому конец? – думала она. – Лошади в мыле. Давно пора дать им передохнуть, и нам не мешало бы. Дева Мария, как я устала, я больше не выдержу и минуты!»

И все же она продолжала скакать наравне со всеми: сцепив зубы, спускалась с холмов, поднималась на кручи, приподнявшись на стременах, неслась по ровной дороге, переправлялась вброд через разлившиеся речушки.

Солнце зашло, и почти сразу заморосил мелкий дождь. Темнело. Анна уже почти не смотрела по сторонам, не замечала, как изменилась местность. Все реже встречались заставы королевской стражи, все чаще они проезжали мимо заброшенных ферм, развалившихся церквушек. С полей тянуло едкой гарью, нигде не было видно ни души.

Майсгрейв придержал коня, и теперь кавалькада двигалась шагом. Рыцарь осматривался в поисках места для ночлега. Но вокруг по-прежнему было пустынно.

«Как бы не пришлось заночевать под открытым небом», – мелькнуло у Анны.

Дорога свернула в лес, и за стволами деревьев стало совсем темно. Кони и люди вяло двигались по раскисшей дороге.

Внезапно Кумир вскинул голову и, заржав, прибавил ходу. Филип взбодрился. Очевидно, где-то поблизости жилье. И действительно, вскоре среди деревьев мелькнул огонек. Повеселевшие ратники пустили коней рысью, а когда деревья расступились, у утомленных путников вырвался вздох облегчения, ибо перед ними несомненно была придорожная харчевня: об этом свидетельствовал смутно видневшийся шест с клочком сена, привязанным на конце, – знак ночлега и гостеприимства.

Харчевня представляла собой длинное приземистое строение, стоявшее чуть поодаль от дороги. Это был довольно убогий приют, сложенный из необтесанных бревен. Маленькие окна были затянуты бычьим пузырем, а соломенная крыша сплошь покрылась мхом от сырости и времени. Вокруг харчевни стоял крепкий частокол, за которым темнели всякого рода хозяйственные пристройки.

Фрэнк Баттс первым соскочил с седла и, схватив дверной молоток, несколько раз гулко ударил в ворота. Ответом был заливистый лай спущенных на ночь псов.

Через некоторое время ворота осторожно приотворились и выглянул хозяин – лысый толстяк в засаленном фартуке. Придерживая за ошейник громадного волкодава, он настороженно вглядывался в поздних гостей, не спеша отворять.

– Что с вами, любезный хозяин? – сурово спросил Филип. – Вас не паралич разбил? Впустите нас немедленно.

Хозяин засуетился. Низко кланяясь и улыбаясь, он распахнул ворота, бормоча что-то о неспокойных временах и о том, что поневоле приходится быть осторожным.

Анна въехала в ворота последней. Сквозь усталую дремоту она увидела унавоженный двор, двух мулов, жующих у кормушки под навесом, распряженную телегу с брошенными на землю оглоблями. Все тело девушки ныло, ей казалось, что, как только она ступит на землю, ноги ее подломятся и она непременно упадет.

Вдруг рядом раздался голос Филипа:

– Эй, Гарри, плут, ты куда пошел?

– Как куда, сэр? У меня, клянусь всеми святыми, кишка кишке кажет кукиш, а я уже слышу запах похлебки с чесноком.

– Да ты, любезный, никак забыл, что проиграл пари? Иди-ка, послужи мастеру Алану.

Анна с благодарностью оглянулась на голос, но увидела лишь мелькнувший в дверном проеме силуэт рыцаря. Однако эта забота словно прибавила ей сил. Она выпрямилась и довольно легко сошла с лошади. И тут же застонала. Окаменевшие мышцы нестерпимо болели, ноги после верховой езды не распрямлялись, и она могла только жалко ковылять.

– Что, туго? – спросил, беря у нее повод, Гарри. – Однако, мастер Алан, если честно, вы молодцом держались. Я ожидал, что вы взвоете уже на полпути.

Ведя на поводу лошадь Анны, он направился под навес. Гарри выглядел так, словно и не было многочасовой скачки. Анна с завистью посмотрела ему вслед и поплелась к дому.

Внутри постоялый двор оказался таким же неприглядным, как и снаружи. При свете чадящего факела Анна увидела длинный нескобленый стол, тянувшийся от двери до самого очага, почерневшие от копоти балки, грязь и паутину по углам.

«Здесь наверняка полным-полно клопов и блох», – с досадой подумала девушка.

Едкий чад от очага смешивался с резким запахом сохнущих кожаных сапог и ароматом чесночной похлебки. Ратники Майсгрейва и сам рыцарь, сидя за столом, уже уплетали за обе щеки, а в углу вповалку спали какие-то люди.

Мимо Анны прошла высокая краснощекая женщина, неся охапку соломы для вновь прибывших. Анна, как зачарованная, двинулась за ней и, едва женщина свалила солому на пол, тут же рухнула на нее и уснула.

Последнее, что она услышала, был хриплый голос старого Бена, склонившегося над ней:

– Эй, мастер Алан, а ужин? Вы что же, не будете есть?

Пробормотав что-то невнятное, Анна повернулась на другой бок и окончательно провалилась в глубокий сон.

Ей показалось, что она только что закрыла глаза, как кто-то стал грубо трясти ее за плечо:

– Эй, мастер Алан, вставай! Вставай, лежебока!

Анна раскрыла глаза и увидела слабый дневной свет, проникавший в открытую дверь харчевни.

– Что, уже утро?

Будивший ее Гарри засмеялся. Она лежала в пустом углу одна. Все остальные уже сидели за столом, с нетерпением поглядывая на хлопотавшую у очага хозяйку. В ногах у путников, деловито кудахтая, сновали куры. Дым от очага слоями висел под закоптелым потолком.

Анна встала и, позевывая, вышла на улицу. После сырой мглистой ночи день занимался хмурый и ветреный. Посреди двора на куче навоза горланил белый петух с выщипанным хвостом.

Девушка отметила, что все кони – и ее в том числе – уже под седлом. Ополоснув лицо холодной водой из бадьи, она вернулась в харчевню, где хозяйка, вооружившись оловянным черпаком, наливала в миски дымящуюся похлебку, в которой плавали кусочки мяса.

Анна с жадностью набросилась на еду. После вчерашнего дня ей казалось, что она в жизни не пробовала ничего вкуснее, чем эта несоленая мутная похлебка. Утолив первый голод, она стала есть спокойнее, поглядывая по сторонам. Кроме ратников, в харчевне находились еще четверо: трое угрюмых крестьян и тощий парень с коробом каких-то нехитрых товаров. Коробейник сидел в самом дальнем углу, держа свой лоток у ног и настороженно поглядывая по сторонам. Увидев, что Анна смотрит на него, он нахмурился и поглубже затолкал под лавку свое добро.

Анне стало смешно. Уж не думает ли этот тощий бродяга, что ей приглянулся его хлам? В этот миг она внезапно ощутила, что кто-то разглядывает ее. Повернувшись, Анна заметила, что сидящий напротив Бен не сводит с нее пристального взгляда. Девушка почувствовала, что краснеет, и, опустив глаза, вновь принялась за еду. И вдруг все в ней помертвело. В ее ложке лежало нечто, слишком напоминающее человеческое ухо.