– Погоди, добрый человек. Скажи, куда ведет этот путь? – и он указал рукой в железной перчатке на римскую дорогу.

– В Кембридж, сэр. Это прямая кембриджская дорога.

Филип кивнул.

– А другая?

– Эта на Лестер.

Филип снова кивнул и, показывая на белеющие за рощей на холме высокие стены, спросил:

– А это что за строение?

– О, это богатый цистерцианский монастырь. Он-то и взимает пошлину за проезд по этому мосту.

Филип на мгновение задумался, а затем, достав из кошеля деньги, вложил в ладонь стражника несколько золотых монет. Тот обомлел от неожиданной щедрости, а рыцарь сказал:

– Это для того, чтобы ты направлял любого, кто будет расспрашивать о нас, по кембриджской дороге. Кто бы ни спросил, скажешь, что мы во весь опор устремились на юг. А мы пока погостим в монастыре. Если сделаешь, как я приказал, то вечером получишь еще столько же.

Стражник расплылся в кривозубой ухмылке:

– Как не понять, благородный сэр рыцарь. Времена-то нынче беспокойные. То Йорки, то ланкастерцы… Все исполним, как велено, клянусь спасением души.

Майсгрейв со своими людьми пересек луг и поднялся к монастырю – укромной, отгороженной от мира высокими стенами обители с изящной церковью и многочисленными службами. Здесь решили наконец-то сделать остановку, отдохнуть и подкрепиться самим, дать отдых и корм лошадям.

Спрыгнув у монастырской конюшни с седла, Анна уже по привычке бросила повод Гарри. Но ее остановил Майсгрейв:

– Погоди, Алан. Пусть братья-монахи поскорее окажут ему помощь.

Повернувшись к младшему Баттсу, он спросил:

– Что, не до шуток, бедняга Гарри?

Тот уныло развел руками.

– Хороши шутки. Такие рубцы от ожогов остались – ни одна красотка меня теперь любить не станет.

Вся его щека от скулы до подбородка была покрыта сочащимися багровыми волдырями. Анна смотрела на него с жалостью и невольным восхищением – какое же нужно мужество, чтобы молча сносить такую боль! Гарри заметил этот взгляд и, попытавшись улыбнуться, сказал:

– О, если хоть одна девчонка глянет на меня как мастер Алан, значит, не совсем уж я и пропащий. Э-э, да что там! Плюну на любовь и подамся в монахи…

По приказу Майсгрейва Анна задержалась на конюшне – проследить, чтобы послушники-конюхи как следует растерли лошадей и задали им овса. Кони были в мыле, и лишь Кумир выглядел так, словно совершил легкую прогулку.

«Удивительное животное!» – подумала Анна, любуясь конем. Она стояла, прислонившись к косяку двери, охваченная полудремой от усталости. Старый монах с пушистым седым венчиком вокруг тонзуры мягко взял ее за локоть и провел узким коридором в трапезную, где под низкими сводами уже сидели ее спутники.

Рядом с Анной снова оказался Оливер, и девушке стало даже неловко от того, как она набросилась на еду, в то время как юноша едва прикасался к пище. Впрочем, остальные с такой же жадностью поглощали кашу, стуча ложками о дно деревянных тарелок.

Ратники уже сбросили доспехи, и их прожженная во многих местах, пропахшая дымом одежда напоминала о событиях минувшей ночи. Анна заметила, что у Гарри и у других воинов уже появились чистые повязки с целебными мазями, а у Шепелявого Джека перебинтованы обе ладони, и он ест, неуклюже держа ложку кончиками пальцев.

И тут Оливер, отложив ложку, вытащил из-за пазухи свирель отца и тихонько наиграл на ней резвый мотивчик «Пьяного монаха». Залихватская мелодия прозвучала печально. Свирель словно всплакнула о своем хозяине.

Перестук ложек, как по команде, умолк. Повисла тишина. Никто не поднял глаз на Оливера, как будто стыдясь своей живой силы, своего жадного желания жить. Коротко вздохнув, Оливер отложил свирель и вышел из комнаты. Минуту спустя за юношей последовал Майсгрейв.

Фрэнк Баттс тяжело проговорил.

– Оливер рано остался без матери. Старина Бен заменил ему всю семью, упокой, Господи, его добрую душу.

Внезапно глухо прозвучал голос Большого Тома:

– Когда погиб Угрюмый Вилл, я сказал, что еще не раз отпоют отходную по нашим солдатам.

Его побратим разозлился:

– Я бы на башке твоей отзвонил за упокой! Что ты каркаешь? Можно подумать, у себя в Пограничье мы каждый день не рискуем жизнью. Много ли таких в Гнезде Орла, кто, служа Майсгрейвам, дожил до седых волос?

– Да нет, – согласился Большой Том. – Служить у хозяина рискованно, зато и почетно.

– И небезвыгодно, – добавил Патрик Лейден. – Своим солдатам сэр Филип платит по три пенса в день, сюда же еда и кров, да и все то, что возьмешь во время набега.

– А если кто отдает Богу душу, – заметил Шепелявый Джек, – семья не пойдет побираться.

– У Бена был только Оливер, – угрюмо сказал Фрэнк. – Я слышал, как сэр Филип заказал настоятелю три молебна за упокой души Бена Симела. Хотя то, что сделано, – сделано по Божьему изволению, и Бен, спасая чужое дитя, заслужил прощение грехов и место в раю.

Скрипнула дверь. Вернулся Майсгрейв, и трапеза возобновилась.

После еды стало клонить в сон, и монахи повели путников отдохнуть. Анна шла позади всех по узкой галерее, глаза ее слипались, и от усталости она спотыкалась через шаг. Издали доносилось негромкое протяжное церковное пение. Миновали какую-то приотворенную дверь. В полумраке часовни перед распятием молился Оливер. Анна подошла к нему.

– Тебе тоже надо отдохнуть. Побереги себя.

Но юноша только отрицательно качнул головой.

Добравшись до кельи, Анна тщательно вымылась прохладной водой, которую услужливые монахи оставили для путников. Потом надела чистую рубаху и рухнула в постель, обхватив набитую сухой травой подушку, от которой исходил дурманящий дух…

Понимая, что люди бесконечно утомлены, Майсгрейв дал всем поспать подольше, рассчитывая после этого ехать всю ночь. Сам же поднялся раньше других, расспросил про дорогу, купил у монахов кое-какой снеди и целебных мазей и лишь после этого велел будить отряд.

Сборы были короткими, но с выступлением задержались, решив исповедоваться и получить отпущение грехов у доброго настоятеля.

На дворе снова моросил дождь, ближние поля и рощи затянулись мглистой пеленой. Было уныло, глухо, сыро. С полей тянуло холодным ветром. В такую слякоть не хотелось никуда ехать. Хорошо бы, попивая подогретый эль, провести время у теплого камелька, в котором весело потрескивают дровишки! Заходя ненадолго в исповедальню, путники потом закутывались в плащи, надевали каски и шли на конюшню к своим лошадям.

Последней исповедовалась Анна, задержавшись дольше остальных. Когда же, получив наконец отпущение грехов, она накинула на плечи свой длинный войлочный плащ и вприпрыжку сбежала по лестнице, отец-настоятель, приоткрыв узкую створку окошка, долго вглядывался в отъезжающих. И хотя священнослужитель выглядел невозмутимым, он был глубоко взволнован исповедью девушки.

Подумать только, этот лихой паренек в высоких сапогах с отворотами и арбалетом за плечами – женщина! Добрый настоятель даже перекрестился, когда она, схватившись за луку седла, рывком вскочила на коня и с гиканьем погнала его по склону холма, догоняя остальных.

Когда отряд спустился к переправе, Филип узнал от мостового стража, что не успели они отъехать, как по их следам примчался отряд во главе с закованным в броню рыцарем, который сидел на коне, покрытом шахматно-клетчатой попоной. Этот рыцарь подробно расспросил стражника об отряде Майсгрейва, и тот, как и было велено, направил преследователей по кембриджской дороге.

Майсгрейв вознаградил усердие стража и, проехав мост, во главе своего маленького войска направился по дороге на Лестершир.

Вокруг простиралась пустынная равнинная местность. Зарослей было мало, только редкие живые изгороди окружали бесконечные поля, засеянные ячменем, горохом и фасолью. Вдоль дороги на целые мили растянулись пастбища, по которым бродили тощие коровы и отары овец. Эта земля казалась плодородной, поэтому Анну удивили нищенские крестьянские домики: крошечные лачуги, сложенные из смеси глины, соломы и навоза.