Мучения и страдания приносили ему идеи, которые возникали неизвестно откуда. Какое-нибудь случайное событие, малозначащее по существу, например, визит Гривцова, вдруг порождало целый поток идей. Он заражался, заболевал ими, старался их реализовать, не думая о последствиях для себя лично, не опасаясь, что наживет кучу недоброжелателей.

Были идеи и только идеи. Он жил ими и для них.

Сергей не смог бы объяснить даже Кире, в какое сладостно-мучительное состояние впадает он, соприкоснувшись со значительной проблемой. Вполне понимал тех мучеников, которые шли когда-то за идеи на костер, на каторгу. Даже в такой специфической сфере, как технико-экономическое планирование, новые идеи таят в себе драматизм, целый узел острейших конфликтов.

Алтунин умел искать и, как правило, находил конец той ниточки, потянув за который можно многое разрушить и многое создать. Но в поисках своих старался не забывать, что идеи неразрывно связаны с судьбами людей. Когда сходят со сцены устаревшие идеи, вместе с ними могут сойти и яростные их приверженцы.

Чем старше становился Алтунин, тем большее место в его жизни занимали идеи. Он всегда прочно был прикован к живым, работящим людям, к самым разнообразным машинам, и в последнее время ему стало казаться, будто даже машины являются выразителями определенных идей. А люди и подавно. Если человек всей своей повседневной деятельностью, своими отношениями не выражает какую-то идею, не старается воплотить ее в дела, то его существование как бы бесцельно: он находится вне общественных страстей, живет растительной жизнью. Так же и машины и все орудия производства. Они работают на определенную идею. От числа оборотов миллионов и миллиардов механизмов тоже зависит скорейшее наступление торжества той общей идеи, которую мы считаем самой великой из всех идей.

Идеи экономического планирования также должны работать на эту общую идею. И тут, как в любой сфере искусств и наук, есть своя непостижимая красота, которой можно беззаветно служить, отдать ей всего себя без остатка. В этом служении не перед кем отчитываться. Сергей не робел, если даже оказывался при этом один. Потом появлялись другие, понимающие, чего он хочет.

Оставаясь в обыденной жизни все тем же Алтуниным, несколько простодушным, прямолинейным, нетерпимым к малейшей лжи, он все больше обретал характер лидера.

— Знаешь, почему дикий кабан лоб о дерево расшибает? — с подковыркой спрашивал его Скатерщиков. — Сей вепрь умеет бегать только по прямой. Не сворачивая. Положим, гонится за мной, а я спрятался за дерево. Ну, он со всего размаха и бахнет башкой!.. А мораль сей басни такова: если у тебя недостает сдерживающих центров, ходи полегче. Гляди, что впереди. Умей свернуть вовремя.

Алтунин смеялся:

— Умница ты, Петр Федорович. Таким и должен быть генеральный директор производственного объединения: умей свернуть вовремя.

Но сам-то Алтунин сворачивать не любил. Особенно если ему трудно давалась какая-то идея. Взгляд становился сосредоточенным и в то же время отсутствующим. Иногда, сдвинув брови, как бы свирепея, Алтунин произносил вслух не вполне членораздельные фразы, что-то записывал, стуча карандашом по зубам. А то вдруг улыбался без видимого повода. Улыбался идее, которую держал за хвост, а она извивалась, пытаясь ускользнуть.

— Алтуня, не рехнись! — предостерегала Кира. — Ты в самом деле вепрь, не признающий гигиены умственного труда.

— А разве есть такая гигиена? Зачем она мне? Я и так уже с пахвы сбился: видишь, физиономия по шестую пуговицу вытянулась. В нашем деле ведь как: умом не раскинешь — пальцами не растычешь. Стратегия, одним словом.

Алтунин напросился на прием к Лядову. Тот его принял, несмотря на занятость. Они всегда испытывали симпатию друг к другу.

Геннадий Александрович за последние годы сильно поседел, но сохранил легкую, почти юношескую фигуру, стремительность движений. Сергей уловил в его внешнем облике что-то общее с великим математиком Лобачевским, каким тот запомнился по портрету, виденному в институте.

Приветливо щуря голубые глаза, заместитель министра тронул Алтунина за плечи, усадил в низкое глубокое кресло.

— Хорошо, что зашли. Как генеральная схема? Нагенерировали?

— Что-то вроде того, да не знаю, в ту ли сторону закручиваю колесо.

Он рассказал Лядову о визите начальника рудника Гривцова, о разговоре со Ступаковым, с Петром Скатерщиковым.

Лядов не перебивал, но чувствовалось, будто он чем-то недоволен. Была у него такая привычка: когда сердился, то мял собственный подбородок. Сейчас он тоже мял его. Сергей это заметил и замолчал.

— Да, нагенерировал — за три года не разберешься! — сказал Геннадий Александрович с легким раздражением. — Почему вас всегда заносит?

Алтунин пожал плечами:

— Не знаю. Но проблему все равно решать придется. Рано или поздно.

— Какую проблему?

— Проблему зонирования. Я имею в виду создание комплексов отраслей машиностроения, удовлетворяющих прежде всего местные потребности в машинах и оборудовании.

— Все это я понял, — сказал Лядов уже спокойнее. — Вы знаете, почему в стране образовался единый машиностроительный комплекс?

— Догадываюсь: узкая общесоюзная специализация заводов машиностроения весьма эффективна по сравнению с многономенклатурным выпуском изделий.

— Совершенно правильно! Так чего вам еще? Ограниченный объем потребности в однородных машинах и оборудовании даже крупнейших территорий, таких, скажем, как Сибирь, и привел к образованию единого машиностроительного комплекса.

— А если я докажу, что не такой уж он ограниченный, этот объем потребности? Я не против единого машиностроительного комплекса, его нужно сохранить. Только следует, по-моему, исключать отрицательные стороны...

— Что вы имеете в виду?

— Неиспользованные резервы!

— Поясните.

— Мне кажется, что весьма значительные мощности машиностроения в восточных районах Сибири используются для выпуска несвойственной этим районам продукции. Зачем там производить оборудование для текстильной промышленности? Текстильных-то фабрик нет. И вот мы везем с завода эти машины бог знает куда, за десять тысяч километров, где есть в них нужда. Огромные транспортные расходы, ненужная загрузка железных дорог. А в итоге — замедление оборачиваемости оборотных средств. В то же время в Сибирь отправляем, опять же за тысячи километров, то, что можно производить в Сибири. Мы с вами сибиряки, и нам ли не знать цену подобным нерациональным перевозкам!

—- Ну и что вы предлагаете?

— Нужно сделать так, чтоб машиностроение восточных районов максимально удовлетворяло местные потребности.

Лядов сощурился еще больше, помял подбородок и рассмеялся.

— Очень убеждает. — сказал он. — А как вы думаете, почему все это происходит? Ну, с нерациональными перевозками? Может, от бесхозяйственности нашей, а? От головотяпства? Ведь все, что вы рассказали, — сущая правда, и всем это известно.

Сергей смутился. Именно так он и думал. Но вопрос Лядова таил коварство.

— Слыхал про Нерчинский электромеханический завод? — спросил Геннадий Александрович. — Там сейчас выпускается электродвигателей в десять раз меньше, чем на вильнюсском заводе «Эльфа»; зато всю продукцию он поставляет своему району. Казалось бы, идиллия в духе Алтунина. Только очень дорого обходятся покупателю нерчинские электродвигатели — выгоднее привозить их из Вильнюса, чем делать у себя. А почему так? Да потому, что на небольшом Нерчинском заводе невозможно внедрить специальное и автоматическое оборудование, передовые формы и методы организации производства.

— Значит, нужно расширить нерчинский завод! — убежденно сказал Сергей.

Лядов с удовлетворением потер ладони.

— Правильно. Вот вы и в лузе! А знаете, к чему приведет такое расширение? Скажу вам по секрету: свыше восьмидесяти процентов продукции расширенного завода придется вывозить в другие районы страны. Опять колоссальная загрузка транспорта...