Фонды всесоюзного промобъединения могли расти лишь при одном условии: если заводы успешно выполняют план. А если какая-то часть заводов его не выполняет?.. Не потому, что там плохо работают, а по иным причинам.

Когда начнется реконструкция в объединении «Самородок», вполне может случиться, что его заводы в течение каких-то месяцев, а то и года план выпуска основной продукции выполнять не смогут. Тут бы и посадить «Самородок» целиком на фондовое обеспечение, то есть дать ему жить за счет других предприятий подотрасли.

К сожалению, такого права и Алтунин и Ступаков лишены. Нельзя содержать неограниченно долго целое объединение за счет других объединений. А почему, собственно, нельзя? Такого вопроса никто не задавал: нельзя, значит, нельзя - при любых обстоятельствах предприятие обязано выполнять план!

И объективно получалось, что маневрировать фондами и резервами в полную меру Ступакову и Алтунину не дано.

Не любил Сергей лезть на глаза начальству. Тем более незачем лезть к министру, если все идет пока успешно, все считают, что ты искусно регулируешь экономические процессы в рамках подотрасли. Ступаков намекнул даже, что-де теперь, когда главк в надежных руках, он, старый человек, мог бы и уйти на покой или взять себе работенку полегче. Сказал как-то в глубокой задумчивости, впадая в непривычную мягкость:

- Я доволен вами. Вам быть после меня. И чем скорее, тем лучше. Не для вас - для подотрасли, для министерства.

Заметив протестующий жест Сергея, добавил с усмешкой:

- Старый самовар отработал свое. Подымил, почадил.

- Без вас, Анатолий Андреевич, я пока что - нуль. Очень прошу потерпеть еще несколько лет. Ну что я без вашего авторитета? Меня признают потому, что вы рядом. Раз Ступаков над Алтуниным - значит, все в порядке: не наколбасит.

Эти слова Сергея, должно быть, понравились Ступакову. Он совсем размягчился и сказал доверительно:

- Все-таки будьте готовы сменить меня. Замыслил я тут одну штуковину. Все может быть. Но уже сейчас хочу дать вам добрый совет: не берите себе в заместители своего приятеля Скатерщикова.

Он помолчал, словно подыскивая убедительные аргументы, потом продолжил:

- Вы знаете мое отношение к нему: я всегда его поддерживал и выдвигал. Но Петр Федорович, по моему крепкому убеждению, будет тормозить ваши полезные начинания: он не понимает идею зонирования, а потому и не воспринимает ее. К сожалению, и Геннадий Александрович ей противится.

- А почему?

Лицо Ступакова выражало озабоченность. Наверное, он знал, почему не союзник им Лядов, но не хотел говорить. Отделался уклончивым ответом:

- Возможно, потому, что идея зонирования чересчур уж смелая и... не для всех очевидная. Хорошо, что министр поддержал: теперь Геннадию Александровичу ничего не останется, как присоединиться...

Это был странный разговор. Чем он вызван? Никогда раньше Анатолий Андреевич не заговаривал о своем уходе. И о Скатерщикове никогда еще подобным образом не отзывался. Ведь и Алтунин и Скатерщиков - оба были его воспитанниками. Он их оценил в свое время, но, должно быть, по-разному. И удивительное дело: принимает теперешнего Скатерщикова точно так же, как Алтунин.

Нет, даже в перспективе Алтунину не хотелось иметь заместителем Петеньку. Инициатива Скатерщикова никогда не выходила за рамки, установленные кем-то раньше. Недаром он любил повторять:

- Дерзайте в рамках устава.

Для него мир всегда был строго очерченным. «Дерзать» и «проявлять инициативу» Скатерщиков мог только в этих самых рамках, а не за ними, где уже начиналась игра случайностей, зыбкость, неопределенность.

- Каноны, — это дисциплинированная человеческая мысль, — философствовал он. — Потому-то и существуют они на протяжении тысячелетий. Как, скажем, тибетская живопись, где все канонизировано. Она вечна.

- Каноны устаревают, — протестовал Сергей. — А устарев, начинают омертвлять мысль. Та же тибетская живопись, по моим сведениям, пригодилась для одурманивания масс, обслуживала буддизм, который и есть воплощение неподвижности...

Иногда Сергею сдавалось, что жизнь движется слишком стремительно. Некогда одуматься, прийти в себя, все взвесить как следует. Беспрестанные телефонные звонки со всех концов страны; и почти каждый такой звонок несет в себе призыв о помощи. Приходится думать наспех, принимать решения - тоже наспех.

Он вполне разделял точку зрения министра, который на каждой коллегии говорил о том, что министерство должно передать решение оперативных задач всесоюзным промобъединениям, производственным объединениям, даже заводам, а само пусть сосредоточивает усилия на коренных вопросах перспективного развития всей отрасли. Брать более крупно, заниматься именно стратегией управления!

Все так. И вот решение оперативных дел легло всей тяжестью на самого Алтунина.

Тем не менее он не упускал из поля своего зрения проблем покрупнее. В частности, проблему, навеянную Гривцовым. В конце концов твердо решил: под лежачий камень вода не течет - пора идти к министру! Только срочные дела заставляли откладывать это со дня на день. Они наползали одно на другое. Возвращался домой усталый, издерганный.

- Ну как маркетинг? — спрашивала Кира.

Он диковато глядел на нее, не понимая шутки. Потом, вымученно улыбаясь, безнадежно махал рукой.

- Такие чудеса, что дыбом волоса.

Пока Алтунин собирался, министр сам вызвал его.

В кабинете министра он застал Лядова, и это почему-то было неприятно. Почему?

Геннадий Александрович не поднялся навстречу Сергею, но улыбнулся. Слегка кивнул головой и застыл в холодном безразличии. У него был ускользающий взгляд.

Министр молча указал Сергею на кресло за маленьким столиком. Алтунин уселся, но чувствовал себя неуютно. Нахлынула волна знакомой тревоги, которая словно бы и не покидала его с той поры, как он очутился в Москве. Здесь господствовал своеобразный стиль отношений между людьми, в основе которого лежал принцип: слово - серебро, молчание - золото. Сергей не знал, как относится к нему тот же министр. В стенах министерства вроде бы каждый существует сам по себе. А все-таки кто-то думал о всех. И о нем, Алтунине, тоже. Взвешивал, на что он способен, оценивал, создавая условия для работы. Сергей не был сам по себе и для себя.

И еще одну особенность заметил он: деловые разговоры с ним да и с другими работниками, высокие должностные лица ведут, как правило, в присутствии кого-то третьего: своего заместителя, помощника, консультанта. С глазу на глаз Алтунин оставался иногда лишь со Ступаковым и Лядовым.

Сейчас министр, усадив Сергея в кресло, казалось, сразу же забыл о нем: неторопливо читал какую-то бумагу. Прочитал. Так же неторопливо подписал ее, отложил в сторону. Прочитал вторую бумагу. Тоже подписал... Он подписывал и подписывал, перелистывая бумаги своими длинными, «музыкальными» пальцами с коротко подстриженными ногтями. И, казалось, конца не будет этим бумагам.

На министре был все тот же черный костюм. все такая же ослепительно белая сорочка с темным галстуком. На груди - никаких наград, а они, наверное, имелись...

Исподволь рассматривая министра, Сергей недоумевал, зачем его вызвали. Что потребовалось министру от заместителя начальника главка Алтунина? Может быть, какое-нибудь пустячное дело? Нет, по пустякам к министру не вызывают. Значит, что-то очень важное. Может быть, на каком-нибудь заводе что-то стряслось?

Наконец министр подписал последнюю бумагу, сложил все в папку, нажал кнопку. Вошла секретарша, молча взяла папку.

Все происходило безмолвно. Ни единого слова, ни единого звука.

Алтунину показалось, что это уже было когда-то. Но когда? Где? Не мог вспомнить. В памяти сохранилось лишь ощущение такой же вот настороженной тишины и неопределенности...

Министр посмотрел на него долгим взглядом. У строго поджатого рта появилось какое-то неопределенное выражение: то ли улыбка, то ли гримаса.

- На коллегии вы предлагали дельные вещи, — сказал он. — Промышленные комплексы в самом деле придется обеспечивать техникой в больших масштабах.