— Вот как? Горячей? Ну-ну…

Карная похоронили достойно, и справили достойные поминки, в своем, конечно, кругу, гостей со стороны не звали. Поминальный пир затянулся далеко за полночь, и, как это обычно бывает, с течением времени арька, пиво и бражка сделали свое дело — ближе к утру большинство уже и забыло, зачем, собственно, собрались. Повсюду слышались скабрезные шутки и смех, временами переходящий в непристойно громкий хохот. Ну что там для того же Шитгая какой-то там подросток — Карнай? Так, мелочь… Но раз госпожа повелела оказать ему посмертные почести, достойные самого знатного багатура, что ж — так тому и быть, почему бы и нет?

Шитгай смеялся, и жирные щеки его колыхались, как волны, впрочем, и Утчигиновы парни тоже не грустили уже — радовались. Да и как было не радоваться? Несчастному Карнаю, конечно, не повезло, но… как сказать? Ведь какую честь ему сейчас оказали, пусть даже посмертно!

— Спи спокойно, друг, — в очередной раз подняв рог с брагой — ее тут почему-то называли вином, Утчигин выхлебал его до дна и тут же упал на кошму, туда, где уже похрапывали упившиеся на поминках Уриу с Джангазаком.

А Ратников еще посидел, поговорил со священником о тщетности и суете земной жизни, выпил… пока его не поманила захмелевшая Ак-ханум.

— Проводи меня в покои…

— Да, моя госпожа.

Они вышли из расставленной в саду юрты, где и пировали, поднялись по широкой лестнице в дом, прогнав слуг, уселись в опочивальне. Краса степей самолично разлила из кувшина вино, настоящее, из Ширваза.

— Сартак думает, что йисутов послала Туракина. — Выпив, Ак-ханум поставила золотой кубок на невысокий столик. — Да, эта могла. Она хоть и нашей, найманской крови, но… Есть такие родственники, которые куда хуже откровенных врагов. Гораздо опаснее! О, как она меня ненавидит! Но убийцы конечно же были посланы вовсе не ко мне… Сартак! Вот их цель! И может быть — сам Бату! Впрочем, может, это — Берке. Хитрый лис давно мечтает о троне. А есть еще Мунке! И Менгу-Тимур. Тоже те еще гады, и кто знает, какие мысли ходят в их немытых, покрытых вшами, башках! Хорошо, что вы убили всех.

— Они не хотели сдаваться, моя госпожа. И мы, увы, не смогли…

— Я же говорю — хорошо! Теперь никто не сможет сказать, что видел меня с Сартаком. — Ак-ханум зябко поежилась, обнимая себя за плечи. — Это великое счастье, что царевич — христианин, как и я, как и весь мой род. Мы, найманы, издревле считались мятежниками. Меркиты, кераиты и прочие — они то выступали против Темучина — будущего Чингисхана, то поддерживали его. Мы же всегда враждовали. Думаешь, кто-то об этом забыл? Та же Туракина лишь прикидывается… всю жизнь прикидывалась. Это божий промысел, что Сартак — хотя бы по вере — наш! Ах, если бы он стал ханом, возглавил улус!

— И станет! Он же старший сын!

— Ага… у царевича, увы, слишком уж много родичей. И каждый на словах улыбается, привечает, а на самом же деле они в любой момент готовы вонзить нож прямо в сердце. Отравить, подослать убийц… И я… пойми, Мисаил, наш род, хоть и знатен, но, увы, слишком слаб, чтобы открыто становиться на чью-нибудь строну. Да, я поддерживаю Сартака, ты это видел… и знаешь. Как знают и те мальчики, что были с тобой. Им можно верить, они еще честные. А тебе… ты знаешь, тебе я верю давно. И вовсе не потому, что иногда пользуюсь тобой, как мужчиной, — улыбнувшись, Ак-ханум шутливо погрозила пальцем. — Нет, вовсе не поэтому. Просто ты здесь — чужой. Если я не поддержу тебя — пропадешь, сгинешь. Поэтому — я пока могу тебе доверять. Ты — мне, я тебе — так получается.

— Ты сказала — пока?

— Пока ты не так давно в Сарае и мало здесь кого знаешь. Я же собираюсь тебя использовать в своих делах, можно?

— Зачем ты спрашиваешь, моя госпожа?

Ратников подавил горькую улыбку: девчонка-то была абсолютно права, что он тут без нее значил? Ничего. Так, пыль… какой-то безродный урусут, бывший невольник. А ведь нужно еще было отыскать наконец Артема, да и как-то выбраться отсюда. Нет, без Ак-ханум — ну просто никак! Ничего без ее поддержки не выйдет, сожрут — тот же Шитгай, Кузьма и прочие. Значит, все верно, правильно заметила госпожа — ты мне, я — тебе, такой уж здесь принцип, а впрочем, и не только здесь, везде.

Помолчав, Ратников потянулся к кувшину:

— Я бы хотел напомнить тебе кое о чем, моя госпожа.

— Я помню — о том смешном мальчишке, твоем родиче. Рахман что, не помог тебе?

— Не успел.

— Хорошо, я напомню ему. Сделаю все, — Ак-ханум лукаво прищурилась. — Но и ты поможешь мне. Ты — урус. А князья урусов сейчас будут часто наезжать к Бату. Возить дань, выпрашивать ярлыки… о, у них много сокровищ, и все захотят погреть на этом руки: не только Бату.

— Так, а в чем моя задача?

— Ты должен знать о приезжающих урусутах все! Зачем приехали, где остановились, с кем встречались, много ли чего привезли… Думаю, ты понимаешь.

— О, да.

— Ты поможешь мне, я — тебе. Завтра же напомню Рахману.

— Госпожа… — Ратников отвел глаза. — Мне кажется, ты доверяешь не всем своим людям.

Юная женщина повела плечами:

— Конечно, не всем. Шитгай с Джагатаем — давно себе на уме, остальные — кто как.

— А Кузьма?

— Кузьма хитрый. Говорит одно, думает другое, делает — третье. Ну… — красавица Ак-ханум вдруг улыбнулась. — Вот мы с тобой и договорились обо всем. Теперь же… Что ты сидишь? Расстегни скорей мой халат…

И снова Ратников оказался в плену этих лукавых зеленовато-карих глаз, этого пленительно гибкого тела! Он просто не смог с собой совладать, как не смог бы любой нормальный мужчина, да и нужно ли было противиться, обижать без особой нужды столь восхитительно красивую женщину, госпожу?!

— Какая ты красивая! — восхищенно прикрыв глаза, вполне искренне шептал молодой человек. — Какая же ты красивая…

Юная госпожа не забыла своего обещания, она вообще никогда ничего не забывала. Уже с утра, не успел Ратников позавтракать лепешкой и мясом, как у летней кухни к нему подошел Рахман. Поклонился низенько — едва тюрбан не слетел, улыбнулся:

— Сегодня, господин, пойдем. Мой друг самаркандец, надеюсь, еще не уехал.

— А что, мог уехать?

— Мог, господин, — управитель развел руками. — Ведь уж почти месяц прошел.

— Ну, тогда пошли… точней — поехали. Возьмем на конюшне лошадей.

— Господин, позволь сказать, — вдруг замялся Рахман. — Я, видишь ли, не очень-то хорошо держусь в седле. Давай, ты поедешь, а я пешком рядом пойду? Только быстро не скачи.

— Пешком, говоришь? — Михаил ухмыльнулся и махнул рукой. — Ну, как знаешь — хозяин-барин.

Так и двинулись: Ратников неспешно трусил на гнедом коньке, управитель шагал рядом.

— И далеко нам добираться? — скосив глаза, поинтересовался молодой человек.

— О, нет, господин, недалеко. Сейчас вернем к рынку, потом — по улице Медников, с нее — на Работорговую улицу — очень красивая, широкая улица, вся в каштанах — а там уже рядом и постоялый двор Косого Абдуллы. Там обычно и останавливается мой друг самаркандец.

— Хм, самаркандец… — Михаил хмыкнул. — Имя-то у него есть?

— Все его так и зовут — Анвар Самаркандец. Он хороший человек.

— Ладно, посмотрим — что за хороший… Куда сейчас?

— Вон, господин, налево, мимо стройки.

— Да тут везде стройки! Весь город — сплошная стройка, вот гастарбайтерам повезло!

— Что ты сказал, господин?

— Так… о своем. Строят, говорю, много.

— Да уж, — Рахман охотно закивал. — Много! Сарай — большой город, а ведь вроде недавно начал строиться. В прошлое лето еще ни вон тех домов не было, ни этих. И ту мечеть совсем недавно построили.