Выскочив на крыльцо, Ратников заметил у разбитой на заднем дворе юрты друзей — Утчигина, Джангазака, Уриу. То ли они боролись, то ли снеговика лепили — в общем, бездельничали.

Ухмыльнувшись, молодой человек замахал руками:

— Эй, эй, парни! Арьки не хотите ли выпить?

— Я — выпью! — радостно откликнулся Утчигин. — А тем пучеглазым сойкам еще рано.

— Сам ты сойка! — Уриу обиделся, но насчет выпивки не настаивал — все же понимал, что и в самом деле по всем степным законам возрастом для пьянства еще никак не вышел.

А вот Утчигин — вполне уже. В пятнадцать лет самое то — пьянствовать. И пьянеешь быстро, и с похмелья голова не так трещит — организм-то еще молод.

— Хэй, хэй, брат, я уже иду, да?

— Иди, иди… арьку только не забудь, возьми кувшин на кухне.

— А мне дадут?

— Пусть только попробуют не дать — госпоже-то на опохмелку.

И вот уже сели со всей степенностью, как и положено багатурам. Степенно налили, степенно выпили, закусили твердым овечьим сыром — соленым, аж скулы свело.

— Йэх! — шумно выдохнув, Утчигин почесал за ухом. — Забористая.

— Это сыр забористый, а не арька. Слышь, брате, ты Рахмана или Кузьму, случайно, у каморки моей не видал?

— Не, не видал — да они к тебе и не ходят. Боятся.

— Не видал, значит…

— Их не видал. Видал Анфиску.

— Кого? — Михаил похлопал глазами. — Анфиску? И что ей тут надо было?

— Не знаю, чего надо, а в каморку твою она вчера заглядывала. Верно, госпожа приказала. Да ты сам-то спроси!

— Спрошу, — пьяно ухмыльнулся Ратников. — А ну, давай, зови Анфиску.

— И позову! — юноша почему-то обрадовался, вскочил. — Может, она с нами и арьки выпьет?

Миша и слова сказать не успел, как Утчигин нахлобучил на голову мохнатую свою шапку да исчез с глаз долой. Впрочем, быстро вернулся — не один, с девушкой.

— Ну, вот она — Анфиска! Садись, садись, Анфиска-хатунь, сейчас арьку пить будем. Ой, брат! У тебя и кружки-то третьей нет. Я сейчас сбегаю!

— Давай, беги. На скорости только не разбейся и об порог сапогами не зацепись. Ну… — Ратников хмуро взглянул на девчонку. — Сказывай, кому восковую дощечку показывала?

— Я?!

— Только не лги, а то попрошу госпожу тебя дяде Мише, князю, продать. Он давно просит.

— Этот пьяница-то? Похотливец? Ой, господине-е-е… не продавай, Христом Богом молю!

Анфиска грохнулась на колени и тихонько завыла.

Михаилу стало совестно — он вовсе не собирался обижать девчонку, просто хотел немножко наехать… Наехал. И, наверное, зря. Анфиска-то в его каморку могла и просто так зайти — прибраться.

— Да поднимись ты. Говорю же — не вой! Просто поведай… я ж к тебе добр.

Девчонка подняла голову и всхлипнула:

— Только ты, Мисаиле, хозяйку попроси, чтоб меня похотливцу пьяному не продавала.

Ага… вон оно что. Не зря, выходит, наехал-то!

— Конечно, попрошу, душа моя! Ты ж меня знаешь. Вставай, вставай… на вот, арьки хлебни, да не поперхнись только.

— Не люблю я эту арьку… горькая. Лучше б Утчигин бражки принес.

— Так сейчас и пошлем. Ну? Так кому же?

— Парень один подошел, третьего дня еще, — начала колоться Анфиска. — Весь такой пригожий, светленький — кыпчак или из наших, русских. По-нашему говорил чисто. Я как раз для кухни в обжорном ряду мелочь какую-то покупала.

— Ага, ага… И вьюнош этот тебе сразу понравился. Еще бы — весь такой из себя, да еще и пряниками, поди, угощал.

— Щербетом… у-у-у… Мисаиле! Ты точно с хозяйкой поговоришь?

— Сказал же уже!

— А вот и я! — не дав договорить, в каморку вбежал Утчигин с небольшим бурдючком под мышкой. — Арьку принес, едва выпросил. Эти сойки еще…

— Ага, не прошло и года. Давай сюда бурдюк, да дуй обратно — Анфиска бражки хочет!

— Бражки? Это я сейчас… мигом…

Парень исчез за дверью, и Ратников продолжил беседу:

— Ну? Дальше-то что? Ты говори, говори.

— Угостил щербетом, потом проводил… про тебя выспрашивал.

— Выспрашивал?

— Ну, дома ли, мол? Я сказал — не знаю, а он — мол, поглядим. Мол, хозяин его тебе одну вещицу продал, да по недогляду — плохую. И надо бы заменить. Я его к нашим воротам и привела, коли такое дело. А тебя, Мисаиле, не было, и хозяйки не было, вообще почти никого… А парень этот мне — проведи да проведи в дом. Я — девушка честная, не стала — человек-то чужой. А он и не упрашивал, улыбнулся, сказал — нельзя, так нельзя. Но, мол, хозяин его гневаться шибко будет, мол, хоть одним глазком взглянуть бы… И знаешь, даже ведь не знал, какая вещь, вот! Говорит, хозяин спохватился да забыл сказать… а он спросить позабыл — чучело.

— Что же, он тебя так и попросил — найди то, не знаю что, да принеси взглянуть? — удивился Ратников.

— Ну, почти что так, — девчонка кивнула. — Сказал — увидишь какую-нибудь необычную редкую вещь, ее и неси… Я и принесла. Дощечки эти… рисунок.

— А он что?

— Да ничего. Осмотрел все внимательно, да вернул. Сказал, что все накрепко запомнил и хозяину скажет.

— Ишь ты. Ладно. А больше парень этот сюда не приходил?

— Да нет. Может, придет еще? Ты, Мисаиле, скажи, если что не так…

— Он про себя-то хоть что-нибудь говорил?

— Не… Про меня больше, — девушка вдруг зарделась. — Какая я красивая, да какие глазам у меня красивые, да косы… Мол, никогда он таких дев красных не видел.

— Оно понятно. А как выглядел, говоришь? Приметы какие-нибудь запомнила?

— Конечно, запомнила, нешто я дура?

— Ну-ну?

— Светленький, глаза большие, серые… И это — в шапке!

— А кафтан, кафтан какой был?

— Темный… кажется.

— А может, армяк?

— Может… у-у-у-у…

— Да не реви ты, сколько можно уже говорить? Где там этот чертов Утчигин с бражкой?

«Чертов Утчигин» ворвался тут же, словно бы стоял за дверью. Ухмыльнулся, поставив на стол глиняную большую корчагу:

— Вот она, бражка-то! Вкусная.

— Ты уже, я смотрю, попробовал!

— А чего же? Нешто какую-нибудь гниль нести? Счас, разолью, подставляйте кружицы… А эти-то сойки, слышь, Мисаиле, Уриу с Джангазаком, по двору ходят, облизываются, с золотарем каким-то болтают.

— С золотарем?

— По запаху чувствуется. Я ему сказал, что у нас выгребные ямы почищены, чтоб не стоял зря… Эй, эй, Мисаил! Куда ты?

Выскочив во двор, Ратников сразу же увидел стоявшего у ворот Кольку Вонючку, и помахал золотарю рукой.

Подойдя к крыльцу, юноша поклонился и вытащил из-за пазухи пахнущую дерьмом — а то чем же? — тряпицу. Развернул:

— Это ты искал, господине?

Ратников застыл на секунду. А затем на радостях едва не закричал «йес!».

Он, конечно, надеялся отыскать какие-нибудь характерные осколки — от шприца или даже иглы. Или еще что-нибудь. Но вот такое…

Использованные женские прокладки! С «крылышками»!

— Ну что, медсестричка, попалась?!

— Что, господин?

— Ты где это нашел, парень?

Часа три Ратников просидел в харчевне. В той самой, мусульманской, что располагалась напротив обширного подворья уважаемого в городе работорговца Эльчи-бея. Сидел на террасе, хоть и холодно было, потягивал щербет, смотрел… На что надеялся? Что хотел увидеть? А бог его знает. Просто не мог спокойно дома сидеть. Ждал. И дождался.

— Хэй, Миха, друг! Ты что здесь уши морозишь? Господи… гадость какую-то пьет… Что, арьки не наливают?

— Так здесь арьки нет — магометане все же.

— Это они тебе сказали, что нет?

Усмехнувшись, князь дядя Миша Черниговский хлопнул Ратникова по плечу:

— Э, друже! Плохо ты людишек знаешь. Пошли-ка, зайдем.

Михаил досадливо закусил губу, думая, как бы побыстрей отвязаться от надоедливого собутыльника. Все ж придется с ним выпить — иначе никак.

— Ладно, сейчас… — Молодой человек обернулся… и увидел, как из распахнувшихся ворот со двора Эльчи-бея выехали сани, в которых, укрывшись рогожкой почти до плеч, сидела молодая и красивая женщина — Алия!