Сергей решил дождаться отца с работы, а его нет и нет. Поужинали вдвоем с матерью. Мать поспрашивала, поспрашивала у сына, что случилось с ним, уж не промочил ли ноги да не заболел бы, позаглядывала в лицо, повздыхала, подперев щеку кулачком. Ничего не сказал про находку Сергей, и так забот да хлопот у бедной хоть отбавляй.

Лампочка замигала, скоро совсем потухнет, предупреждают. Потухла. Зажег керосинку, ждет.

В двенадцатом часу засовы заскрипели, крючки забрякали. Слышно, как шарит отцовская рука по двери, скобку ищет. Устает Илья Анисимович, устает с утра до поздней ночи на элеваторе, дверную ручку найти не может. Нашел. Портфель под скамейку, картуз на гвоздь. Кряхтя вылупился из реглана, тянется за счетами. Дотянулся, кинул их на стол, теснит сына.

— Подвинься-ка. Все беллетристику пашешь? Ты мне арифметику паши. Чего наполучал сегодня?

— Меня не спрашивали. — Сергей положил на отцовский блокнот ключ от погреба. Отец смотрел в глаза сыну, сын — отцу. В упор, зрачок в зрачок. Когда Сергей был Сергунькой, они часто играли с отцом в гляделки. Отец к великой мальчишечьей радости, первым отводил глаза. Сейчас он тоже первым опустил глаза, но то была уже не игра, и опустил он их не нарочно.

— Папка! Верни мешки на элеватор.

Отец нагнул угловатую голову и побагровел. От стыда или от злости?..

Сергей надеялся, что отец вернет украденное, и ключ от погреба снова заболтается на гвоздике в сенцах. Но ключа не было ни на гвоздике, ни под накомодником.

Гиблое время война.

— Ты чего такой!? — дернул Петька Сергея за рукав, когда тот, ни на кого не глядя, протискивался за парту.

«Сказать или не сказать? Может, посоветует что. Друг, как-никак».

На перемене, не сговариваясь, оба потянулись в коридор, заняли свободный угол, Сергей выдавил улыбку, щелкнул по носу любопытного первоклашку, потоптался, не зная, с чего начать, черкнул ребром ладони по горлу.

— Вот так запутался я. Павлик Морозов знал, что делать, я не знаю: там были кулаки, здесь — директор элеватора да еще и отец родной.

С полуслова все понял Петька, догадливый хлопец. Уж до того догадливый…

— А ты в милицию шепни…

— А если его… — Сергей смастерил из пальцев решетку.

— Могут посадить, могут и не посадить… Смотри — отец твой, сам и решай, что делать. Вообще-то Илья Анисимович не плохой дядька…

«Юлит Петька, юлит: то в милицию советует заявить, то не плохой. Хороший. Пшеницу ворует, из-за стола его выгнал. Ни самолюбия, ни принципа у человека, — погрустнел Сергей. Всегда грустно становится, когда чувствуешь, что теряется дружба. — Да, разные мы с тобой, Петька, разные. А в природе нет ничего абсолютно одинакового»..

— Ты понимаешь, он ведь всю жизнь твердил мне: Сережка, не тронь чужого; Сергей, не твое — перешагни; сын, люди должны жить честно. — Он притянул Петьку за крученый поясок ближе к себе, пооглядывался. — Помнишь, осенью-то картошку приносили?

— Ну?

— Заставил обратно оттащить.

— А ты?

— Отнес.

— В поле?

— Да.

Петька приставил ладонь ко лбу, повернул ее и свистнул:

— Шевельнутый ты парень, Сергей; поле — вон где, наша избушка — рядом. Отсиделся бы…

— Ну, так ты что мне посоветуешь? — переспросил он Петьку.

— Смотри сам. Твой отец.

Отзанимались. Добрели до перекрестка, с которого они по домам расходятся. Герка с Витькой свернули направо, Петька — налево, Сергей — никуда. Остановился посреди улицы, тискает отцовский портфель. Петька тоже приостановился.

— Ты уж не прямо ли?

Сергей кивнул.

— В милицию?

Опять кивнул. Голова кивает, ноги не идут. Вот оно что такое, земное притяжение, оказывается.

В милицию как войдешь — загородка сразу. В загородке два милиционера. На погонах лычки, на кителях нашивки за ранения. Лычки желтые, нашивки красные. У другого наоборот.

— Тебе, паренек, чего?

— Мне? Мне начальника.

— Нам не доверяешь? Что ж, проводи его, Соболев, к Павлу Ивановичу.

«Ну уж и Павел Иванович. Года на три постарше меня и — лейтенант. Орден Отечественной войны, гляди-ка, успел заслужить».

— Докладывай, Соболев. За что ты его задержал?

— Да нет, товарищ лейтенант, он сам пожаловал.

— Слушаю вас, молодой человек.

Сергей потоптался, снял кепку зачем-то, снова надел.

— С чего начинать?

— Начните с фамилии. Смелее, смелее. Как фамилия-то?

— Моя или отцова. Лейтенант рассмеялся:

— Разве у вас с отцом разные фамилии?

— Нет. Демаревы оба.

— Случайно, не сын Ильи Анисимовича? — нагнулся к нему сержант.

— Сын.

— Сынок директора элеватора, Павел Иванович.

— Соболев! Выйди. Продолжайте, гражданин Демарев.

Сергей спорхнул с милицейского крыльца, минуя ступеньки. Туда входил — на каждую становился и с каждой готов был повернуть обратно. Ладно, начальник милиции человеком оказался, обещал без шуму, без грому забрать мешочки. А ну-ка бы до открытого суда дошло дело. Сын показания дает… А разобраться — так и правильно. Ну и что, что отец. Эдак с оглядкой на родство, знаешь, сколько преступников можно наплодить.

Сергей долго петлял по улочкам и закоулочкам. Ему казалось, что он обязательно встретится с отцом, и тот по следу может найти, где побывал его сынок. Домой идти побаивался, и по грязным задворьям прятаться надоело.

У ворот Сергея поджидал Петька.

— Слышь, Серега, айда в кинушку.

Серега портфель через забор:

— Пошли. А у тебя деньги есть?

— Навалом.

И Петька тоже человек: хоть бы тебе заикнулся про милицию. Вот это друг! И с чего он в школьном коридоре засомневался в нем? А хорошее кино «Ленин в восемнадцатом году». Охлопков-то. Эшелон хлеба вез и чуть с голоду не умер. Да, были честные люди. И теперь есть, конечно. И правильно он сделал, что на отца заявил. Правильно ли? Нет, почему Петька молчит, ни о чем ни слова?

Вышли из клуба, Петька ему:

— Ты, случайно, не поможешь мне огород копать?

— Помогу. А долго это?

С огородом провозились дотемна. Усталый, но довольный, что помог товарищу, Сергей спешил домой.

В ограде куча дров, след машинный. Сергей мимо нее в избу — родители за столом уже сидят, ужинают.

— Тебя где до сих пор носило? — Отец ковырнул вилкой в зубах.

— У Колесовых. Огород с Петькой копали. — И тоже за стол.

Мать:

— Руки мыл? Лезешь ты.

— Они чистые.

Ухватил ложку, давится да ест. Ложкой уж мозолей не натрешь.

— Мам, дай хлебца еще.

— Что ж твой Петька тебя не покормил? Батрачил, батрачил на него.

Сын промолчал, отец хмыкнул и зашуршал газетой. Быстро он их прочитывает: «От советского информбюро» да заголовки, какие покрупнее, и спать. А сегодня расчитался.

В дверь резко постучали.

— Входите! — Отец отложил газету.

Входят. Лейтенант и Соболев. Козырнули по очереди. И не «здравствуйте», не «добрый вечер»: сразу видать, зачем пришли.

— Мы из милиции. Я…

— Знаем: новый начальник лейтенант Зотов, — не совсем вежливо, точнее, совсем не вежливо перебил его отец. — Присаживайтесь, граждане или товарищи, как прикажете вас называть, гостеньки дорогие?

Мать молчком поставила перед милиционерами по стулу и спряталась за печь.

— Да мы не в гости… — Зотов кашлянул в кулак.

— Уж не с обыском ли?

Лейтенант совсем растерялся и сказать не знает что.

— Понимаете… У нас нет санкции прокурора на обыск, и, как видите, мы без понятых. То есть, Илья Анисимович, мы не предъявляем вам никаких обвинений…

— Этого еще не хватало, — опять перебил лейтенанта отец. «Зря грубишь, папаша, они все знают», — хотел шепнуть отцу Сергей.

— Я пока не предъявляю вам никаких обвинений, — вежливо продолжал Зотов, — но согласитесь сами: работа при хлебе в такое время — соблазн. У любого, пусть даже самого честного гражданина, могут быть заскоки, верно?