Война.

Веретенников сказал:

— Армия начинается со старшины, солдат — с бани, служба — с песни.

Веретенников кто? Старшина учебной роты авиатехнического училища. Приехали, наконец.

Недельку откарантинили — не умер никто, не заболел. Прошли приемную комиссию. Почти все прошли. Да врачи шибко и не копались: ребята молодые, проверенные-перепроверенные в военкоматах. Зачитали еще раз, кто отчислен, кто зачислен, привели обратно в карантин, велели ждать особого распоряжения.

Ждут. Смотрят — входит старшина карантина и с ним незнакомый, тоже старшина, начищенный, надраенный. На рукаве пять шевронов за сверхсрочную службу. И нос… Нос, как говорят, на семерых рос, но симпатичный. Такой это, с хрящиком. Набрал носатый старшина воздуху полные карманы габардиновой гимнастерки:

— Карантин! Слушай мою команду: выходи строиться! Забрать все личные вещи.

Это в баню поведет, значит. Так бы сразу и сказали, что баня еще не готова, а то: ждите особого распоряжения.

Раздевались вперегонки. Трещали разрываемые до пупа рубашонки, сыпались оторванные пуговицы. Досуг тут с пуговицами возиться. Раз, раз, одежку — в кучу, кусочек мыла — в кулак, за тазик — и в мойку. У кранов тарарам: тазы гремят, вода бурлит, без очереди лезут. Из открытых форточек пар повалил. Отопревают и свербят тела.

Герка ходит с мочалкой по бане, ищет, кто поздоровше. Нашел.

— Будь ласка, земеля, тирани. — Обнял колонну, спину выгнул. — Швыдче, швыдче!

Не берет мочалка. Если бы скребок, каким лошадей чистят, или веник. Шмякнул мочалку об пол — и в предбанник. Туда глянул, сюда глянул — нет барахлишка. Старшина с крупнокалиберным носом скучает среди стопок новенького обмундирования. Герка — мимо него.

— Ты куда?

— Я зараз. — И на улицу.

Никак, угорел парень. Старшина подхватился да за ним. Выбежал — нет нигде. Слышит: шум. Глядь, а парень в рощице, что сразу за баней, березу обламывает. В хлопьях мыла, пятнистый, длинный.

— Эй, жираф! Марш обратно.

— Пидождешь, не горыть.

Наломал веток, сколько в руку влезло, вышагивает, веничком любуется. Вокруг него комары затабунились. Отмахнулся от всех разом, бежит.

Старшина двери настежь перед ним:

— Живей, живей. Тут женщины ходят, Адам.

— Не дашь, у армии правов цих нема.

Герка оторвал от штанины кальсон завязку, обмотнул комель веника, встряхнул — листья посыпались, шлепнул себя по ягодицам — и в парную.

Зачерпнул полный ковш воды — плюх на каменку. Охочие погреться кубарем с полка. Влез Герка на самую верхотуру и давай тешиться. Хлестался, хлестался — Сережку зовет:

— Ось туточки ще попарь, не достаю.

Сергей сунулся на полок — уши повяли. Присел на корточки, лупит двумя руками.

— Ты комлем, комлем его, — советуют снизу.

Из парной Герка не вышел — выпал. Кое-как дотянулся до кранов, повернул холодный, лег под струю — вода зашипела, вот до чего накалился.

Мылись до скрипа. Опрокинет таз над головой и ведет пятерней ото лба и ниже. Скрипит кожа — значит, можно двигать на обмундировку.

Обмундировывал старшина быстро. Как блины пек в русской печи. Чиркал птичку напротив фамилии, карандаш за ухо — получай: пилотку, погоны, нательницу, кальсоны, портянки, гимнастерку, брюки, носовой платок. Выметал на стол, два ремня кинул сверху, сапоги вручил — следующий.

Одеваются, друг дружке погоны пристегивают, пилотки поправляют, с портянками возятся, мотают да разматывают: не каждый дома сапоги носил.

Вдруг:

Повернулись на звон — коренастый коротыш полтора на полтора держит тазик над головой и наяривает по днищу казанками. Улыбка до затылка.

Старшина пальчиком дрыг-дрыг, подзывает музыканта. Тот прикрыл инструментом середыш, подходит.

— Фамилия?

— Кеш… Кеша Игошин.

Округлил Веретенников Кешу Игошина:

— Есть один кандидат. Не пугайся, в самодеятельность. Настоящий бубен дадим, столяр-маляр.

Последним баню покинул старшина. Перепрятал карандаш из-за уха в карман гимнастерки, щелкнул каблуками, выбросил в сторону левую руку:

— По росту… В две шеренги… Становись!

Прошелся вдоль строя, проверил, туго ли ремни затянуты, поправил одному-двум пилотки, спятился назад, любуется.

— Ну вот, людьми стали. Давайте знакомиться. Фамилия моя Веретенников, должность — старшина роты. Армия начинается со старшины, курсант — с бани, служба — с песни.

Училище готовило авиамехаников, и курсанты называли его просто коробочка. Да оно и походило на коробочку: громадное здание — замкнутый четырехугольник. Все тут: аудитории, столовая, клуб. Очень даже удобно. И вообще Сергею с первого дня понравилось в армии: накормят, спать укладут, утром поднимут, на зарядку сводят. А отец стращал: и наползаешься, и наголодуешься, и нас не раз вспомнишь. Тогда в армии, может, так оно и было. Или он в ней вовсе не служил. Нет, у Сергея хорошо началась служба. Сразу командиром классного отделения назначили. Только принесли в казарму набитые свежим сеном матрацы, дневальный кричит:

— Курсант Демарев, к командиру роты!

Входит — военных полно. Капитан, два старших лейтенанта, Веретенников тут же.. Отчеканил старшему по званию: проходили военное дело в школе («пятерка» у него была) курсант Демарев и так далее прибыл.

— Я говорил? — повел носом старшина. — У Веретенникова глаз на кадры: готовый солдат.

Все заулыбались. Сергей понял, почему. Обычно говорят нюх на что-то, а зачем заострять внимание, его и так лишку того внимания к старшинскому носу.

Капитан:

— Вот мы тут собрались, почти весь командный и политический состав батальона, посоветовались и решили назначить вас, Демарев, командиром классного отделения. Как вы на это смотрите? — Взял со стола лист. — Автобиография подходящая: комсомолец, доброволец. Восьмой класс с Похвальной грамотой закончил. Папаша бывший красногвардеец.

Сергей опустил голову. Зачем он писал это? То бежит от плохого папаши, то прикрывается его хорошим прошлым.

— Так вы согласны?

Конечно, согласен, но… справится ли он?

— Лет мало у меня, товарищ капитан.

— У всех мало. Гайдар в ваши годы полком командовал.

— Тогда время такое было.

— Времена они все такие. Без трудностей, без борьбы ни часу не живем.

— Разрешите подумать?

— Подумайте.

Разыскал Сергей Герку, отвел его, чтобы один-на-один.

— Меня в командиры классного отделения агитируют. Соглашаться?

— Да ты що? А ты що?

— Боюсь не справлюсь.

— Тю-ю. Якая там справа? Встать, смирно, кругом.

Герка, Герка. Годков врачи добавили тебе парочку, ума нисколько… Мало крикнуть: встать! смирно! Хоть оно и в армии. Многие главами семей были, сами привыкли командовать. Ты ему: «Пришейте свежий подворотничок», он тебе: «Этот гнется еще». А кто и покороче ответит. Жаловаться на каждого? Не нажалуешься на всех. Тридцать штук их. Тридцать! Тут один Вова Шрамм что стоит. Да Кеша Игошин не меньше. Это по отдельности если брать, но ведь они пить друг без дружки не сходят.

Приступили к занятиям. По каждому предмету специально оборудованный кабинет. Прослушали историю развития авиации, в кабинет двигателей перешли. Все перешли, Шрамма нет. Преподаватель рапортичку требует, нарушение распорядка отметить. Кеша Игошин поднимается.

— Я пойду найду его? Я ма… маментом.

— Давайте. По-военному только.

К концу лекции командир роты приводит обоих за руки, как малых детей. Извинился перед преподавателем и Демареву тихонько:

— В сончас все трое ко мне.

— Где они блудили, товарищ старший лейтенант?

— Об этом я у вас спрошу, командир отделения.

Нигде они не блудили. Наполоскались до пупырышек по коже и греются около душевой. Командиру роты Вовка клялся-божился, что Демарев не объявил расписание занятий, а в перерыв у него скрутило живот. Он в туалет — и отстал. Потом от беготни с этажа на этаж в поисках отделения у него потница выступила, а Игошин говорит: обкупнуться надо, дескать, а то чесотка прильнет — из училища отчислят. Видали такой экспромт? Игошину со Шраммом — ничего, Демареву личное порицание. На первый случай.