— Посижу.

Вадим привел себя в сидячее состояние.

Дом распадался. Его уже не тушили. Провалилась крыша, огонь рвался вверх, выжигая все изнутри. Пожарная машина приткнулась бампером к чужому забору и проливала соседские крыши.

Летели и гасли искры.

Люди стояли, переговаривались, курили. Блестели кинутые в траву лопаты.

— Петр, сучонок, поджог, — услышал Вадим. — Обещался, обещался, сделал.

— Хорошо, туристам не спалось, — сказал другой голос. — Так бы и Настька, и дети ее…

— Вот же судьба у бабы…

Александр присел рядом, оттирая руки клоком травы.

— Слышишь, турист? А ведь спас ты мальчишек! Понимаешь, спас! Случилось! Если бы сам не видел…

Вадим кивнул.

Лег снова. Покалывало спину, затылок, спалил там все, наверное, кожу, волосы, волдыри пойдут с пятирублевик. Куртку, конечно, тоже, вусмерть.

Желто-серое небо с черным языком дыма наливалось рассветом, будто флюсом, с одного бока.

А все же хорошо. Вадим почувствовал, как разползаются в улыбке губы. Живы. Мальчишки живы, Алька. Живы — и все. Потому что иначе было бы не правильно. Иначе бы… А они живы! Живы!

Мир распух, оплыл и лопнул.

— Чего ревешь? — спросил Александр.

— Так, — Вадим провел по глазам ладонью. — Какое сегодня?

— Двадцать четвертое уже.

— У меня осталось мало времени.

Он поднялся, морщась от жжения в спине.

— Погоди, — сказал Александр, — сначала мы тебя в медпункт…

Фельдшерица, немолодая, с бульдожьим лицом и добрыми глазами, долго охала, потом долго мазала чем-то пахучим Вадиму шею, спину, правое предплечье и всю правую ногу — от ягодицы до пятки. Вам, молодой человек, сильно повезло, волосы отрастут, глаза поправятся, а вот спина и бедро будут чесаться, я вас сейчас перебинтую и не возражайте, не по возрасту вам возражать…

Вадим не возражал.

Фельдшерица белой тенью сновала к нему от шкафчика с медикаментами. Позвякивали склянки. Менялись пластиковые палочки. Спину холодило. В окно заглядывали выпроваженные Вика с отцом. Поддерживали.

Затем была "мазда" и остатки сока.

Пожарище еще дымило. Торчала печная труба. Мальчишек забрала тетка, живущая через два дома дальше по улице, а мать их увезла "скорая" — она серьезно надышалась угарным газом.

Александр с Вадимом кое-как отмылись на колонке. Деревенские принесли жареную курицу, огурцов, хлеба. Вика тут же набила всем этим рот.

— Фовофо у фас пофуфийос!

Она довольно щурилась и шмыгала носом. Жареное крылышко в одной руке, кружок огурца — в другой, от грязной манжеты — длинный ус до самого уха и косая черточка на подбородке.

Вадим фыркнул. Вика была неподражаема.

Александр повернул зеркало, чтобы она увидела саму себя.

— Ага, госпожа Дартаньян. Фовофо.

Вика захохотала.

Крошки полетели во все стороны.

К городу подъехали часов в одиннадцать.

Всю дорогу Вадим дремал. На него напало некое оцепенение, не хотелось ни думать, ни двигаться. Только где-то внутри жило: больше половины сделано.

Больше половины, Алька.

Сентябрь несся мимо, пах, писал трепетные послания на деревьях. Иероглифы? Клинопись? Графическое, цветовое письмо? Вадиму было не понятно, Вадиму было все равно. Бинты стягивали грудь.

— Тебя докуда? — спросил Александр, когда они уже миновали пост ДПС перед въездом в город.

— До Грибоедова, если можно.

— А там?

— Там я сам.

Вадим нащупал в кармане сырые, щедро политые снимки. Выковырял, отлепил нужный. Потряс, подсушивая. Смазанный рекламный щит. Грибоедова, 13. Телефон спасения. Вроде бы все просто. Наверное, по этому адресу кому-то срочно понадобится телефон. Вопрос жизни и смерти. Вопрос жизни.

И ему надо быть там.

— Черт! — Вадим не удержался от возгласа, мельком поймав в зеркале свое отражение.

— Что?

Александр притормозил на светофоре.

Пешеходы пестрой цепочкой прошли перед капотом. Две девчонки в рекламных блузках и юбках под новый "дирол" перебежали уже на красный.

— Без грима, в любой ужастик, — Вадим потер щеку. — Ни фига не отмылось. Ссадины, ухо, брови нет. Глаза красные.

— Вампирьи.

Александр бикнул подрезавшей "Ниве".

Они проехали открытый овощной рынок, по субботнему дню полный продавцов и приценивающихся покупателей.

— Куртку, рубашку, брюки вообще выкинуть и забыть.

— Это да, — кивнул Александр. — У меня в багажнике есть рабочий полукомбинезон, спецовка, можешь одеть их. Они новые.

— Спасибо.

"Мазда" свернула в переулок, затем через арку вырвалась на простор проспекта с трамвайной двуколейкой.

Вика спала на заднем сиденьи, все с той же бородкой и усом из сажи. Вадим улыбнулся. Александр посмотрел на дочь.

— Устала.

Он высадил Вадима на четной стороне Грибоедова, передал пакет с одеждой, они пожали друг другу руки.

— Если что… — сказал Александр.

— То у меня есть ваш адрес, — сказал Вадим.

"Мазда" мигнула на прощанье поворотником.

Переодеться было негде. Пришлось полукомбинезон натягивать прямо на брюки, косясь на понатыканные тут и там окна. Благо, крой был свободный.

А вот куртка нашла заслуженный покой в мусорном контейнере.

Вадим переложил телефон и снимки в спецовку. Рубашку снимать не стал.

Улица Грибоедова по нечетной стороне имела дома под номерами одиннадцать и пятнадцать — пятиэтажку с подновленным розовым фасадом и унылую четырехэтажку без особых примет. Там, где по логике полагалось быть номеру тринадцатому, зияла узкая щель.

Вадим не удивился.

Он перешел улицу и по щели, обдирая многострадальные лопатки, протиснулся во внутренние дворы. Клумбы, сирень и рябина. Зеленые лавочки. У железного гаража мальчишки, класс четвертый-пятый, играли в мяч.

— Эй, ребята, — окликнул их Вадим, — а тринадцатый дом где?

Мальчишки показали в разные стороны.

Вадим сказал: "Ясно" и окунулся в нагромождения пристроек, сараюшек и кирпичных, непонятно что огораживающих стен.

Небольшой двухэтажный домик оказался одиннадцатым-а. По тропке от него Вадим добрался до одиннадцатого-б, деревянного домика на четыре квартиры с одним подъездом. Даже удивился: разве такие еще остались? Куцая, в шесть лип, аллейка вывела его к раскопу, на дне которого темнела свежей сваркой труба. Ни досок, ни лестницы через раскоп никто перекинуть не удосужился. Вадим повернул в обход.

Силуэты привычных многоэтажек стыли в отдалении.

Он никогда здесь не был. Ящики, старенький, горбатый "москвич" на эстакаде, вентиляционная башенка, длинный склад под шиферной крышей, изогнутый буквой "г" и выкрашенный в бордо. Номера на складе не было.

Наверное, одиннадцать-в.

Людей нет. То ли от дыма, въевшегося в глаза, то ли от усталости Вадиму казалось, что окружающее подергивается рябью, будто лошадиный круп, отгоняющий слепня.

Тр-р-р — прокатывается дрожь, волной вздымая асфальт, стуча досками и пощелкивая щебенкой. Шуршит, опадая, пыль с домов. Перехватывает дыхание. Тр-р-р — дрожь спешит обратно, качая небо и липы.

И кто слепень? Кого тут пытаются сбросить со шкуры мира? Неужели его? Неправда ваша, я — хомяк.

Боль куснула правую, обожженую ногу так, что он невольно захромал.

За складом тоже все было перекопано, узкая полоска земли тянулась вдоль складской стены компромиссом между нуждами пешеходов и потребностями коммунальных служб. Бетонное крыльцо склада, поперек тропки обрывающееся прямо в траншею, видимо, являло собой третью заинтересованную сторону.

Вадим забрался на ступеньку и, наверное, в своих поисках прошел бы дальше, но глаз зацепился за плеснувший под порывом ветра листок. На листке карандашом, с проколами от того, что бумагу держали на весу, было написано: "Открыто". А сантиметров на тридцать выше обшарпанная табличка извещала, что склад тоже является частью улицы Грибоедова и имеет свой номер. Не одиннадцатый-в, — г или — я.