— Так? — отстранившись, Алька ущипнула гипс.

— Нет, по-настоящему.

— Пожалуйста. — Щеку куснуло. — Доволен?

— И поцелуй.

Серые Алькины глаза сощурились.

— Десять дней бегал, а теперь целуй тебя, да? Помнишь, ты позвонил? Меня тогда еще какой-то идиот…

— Десять? — выдохнул Вадим.

— Да!

И Алька, железная Алька, которая могла загнуть трехэтажный, шмыгнула красным носом.

А затем упала ему на перебинтованное сердце, уткнулась мокрым лицом, задышала слезами и обидой. Вовсе не железная и совсем родная.

— Ну что ты.

Вадим гладил высветленные волосы и смотрел, как они подрагивают и темнеют на солнце.

— Обгорел, руку сломал… — шептала, успокаиваясь, Алька под его ладонью. — Живого ж места нет… Что ты делал-то?

— Спасал.

— Кого?

— Тебя. Себя. Больше тебя, Алька.

— И как?

— Кажется, удачно, — Вадим улыбнулся.

— Еще лыбишься тут…

— Хомяк?

— Нет, — сказала Алька, утирая глаза, — хомяки такими худыми не бывают.

— А где я?

— В палате, в травматологии.

— Все десять дней?

— Нет, до вчера ты бегал где-то. И набегал вот.

Вадим покрутил звенящей головой.

Койка. Рядом, в метре, вторая, пустующая, заправленная тонким одеялом грязно-зеленого цвета. Между койками — тумбочка, на которую Алька выложила пакет с апельсинами, непременный для посещения больных. В бежевую шершавую стену вмурован пятачок радиорозетки.

За сидящей на стуле Алькой, вполоборота стояла медсестра. Лицо ее было задумчиво-отстраненным. Через секунду она, чему-то кивнув, тихо вышла.

— Эх, Вадимка, какой ты все-таки кадр загубил! — оживилась Алька, повернув к нему экранчик фотоаппарата. — Это же не пойми что.

Вадим подхватил, приближая, "Никон".

На экранчике помимо грязного стекла, подоконника и угла подушки срывалась за край кадра пробудившаяся фигура, часть загипсованной руки, всколоченный затылочный вихор.

— Удалить?

— Нет.

Вадим поднял глаза на Альку.

Он вдруг понял, что все складывается так, как и должно сложиться, все замыкается, сходится, завершает движение во времени, последняя фотография становится первой, и вот оно, вот, двадцать пятое число горит в уголке.

На этой фотографии — он сам.

— Алька, — сказал Вадим, ощущая, как, всколыхнувшись, страшная память о четырнадцатом сентября, распадается, умирает окончательно, — сможешь сделать еще четыре снимка?

— Это важно? — спросила Алька.

Вадим кивнул.

— Это люди, которые мне помогли.

— Хорошо, — сказала Алька и придвинулась. — А я еще вот что сняла. Случайно. Ну совершенно. Вообще — чума!

И она, смеясь, показала ему фото с телефоном спасения на мутном рекламном щите.

© Copyright Кокоулин А. А. (leviy@inbox.ru)