1846

Вы очень односторонни, и стали недавно так односторонни; и оттого сталиодносторонни, что, находясь на той точке состоянья душевного, на которой теперьстоите вы, нельзя не сделаться односторонним всякому человеку. Вы помышляететолько об одном душевном спасенье вашем и, не найдя еще той именно дороги,которую вам предназначено достигнуть его, почитаете всё, что ни есть в мире,соблазном и препятствием к спасенью. Монах не строже вас. Так и ваши нападеньяна театр односторонни и несправедливы. Вы подкрепляете себя тем, что некоторыевам известные духовные лица восстают против театра; но они правы, а вы неправы. Разберите лучше, точно ли они восстают против театра или только противутого вида, в котором он нам теперь является. Церковь начала восставать противутеатра в первые века всеобщего водворенья христианства, когда театры одниоставались прибежищем уже повсюду изгнанного язычества и притоном бесчинных еговакханалий. Вот почему так сильно гремел противу них Златоуст[85]. Но времена изменились. Мир весь перечистился сызновапоколеньями свежих народов Европы, которых образованье началось уже нахристианском грунте, и тогда сами святители начали первые вводить театр: театрызавелись при духовных академиях. Наш Димитрий Ростовский, справедливопоставляемый в ряд святых отцов Церкви, слагал у нас пьесы для представления влицах[86]. Стало быть, не театр виноват. Всеможно извратить и всему можно дать дурной смысл, человек же на это способен. Нонадобно смотреть на вещь в ее основании и на то, чем она должна быть, а несудить о ней по карикатуре, которую на нее сделали. Театр ничуть не безделица ивовсе не пустая вещь, если примешь в соображенье то, что в нем можетпоместиться вдруг толпа из пяти, шести тысяч человек и что вся эта толпа, ни вчем не сходная между собою, разбирая по единицам, может вдруг потрястись однимпотрясеньем, зарыдать одними слезами и засмеяться одним всеобщим смехом. Этотакая кафедра, с которой можно много сказать миру добра. Отделите толькособственно называемый высший театр от всяких балетных скаканий, водевилей,мелодрам и тех мишурно-великолепных зрелищ для глаз, угождающих разврату вкусаили разврату сердца, и тогда посмотрите на театр. Театр, на которомпредставляются высокая трагедия и комедии, должен быть в совершеннойнезависимости от всего. Странно и соединить Шекспира с плясуньями или сплясунами в лайковых штанах. Что за сближение? Ноги — ногами, а голова —головой. В некоторых местах Европы это поняли: театр высших драматическихпредставлений там отделен и пользуется один поддержкой правительств; но понялиэто в отношении порядка внешнего. Следовало подумать не шутя о том, какпоставить все лучшие произведения драматических писателей таким образом, чтобыпублика привлеклась к ним вниманием, и открылось бы их нравственноеблаготворное влияние, которое есть у всех великих писателей. Шекспир, Шеридан,Мольер, Гете, Шиллер, Бомарше, даже Лессинг, Реньяр[87] и многие другие из второстепенных писателей прошедшеговека ничего не произвели такого, что бы отвлекало от уважения к высокимпредметам; к ним даже не перешли и отголоски того, что бурлило и кипело утогдашних писателей-фанатиков, занимавшихся вопросами политическими и разнесшихнеуваженье к святыне[88]. У них, если ипопадаются насмешки, то над лицемерием, над кощунством, над кривым толкованьемправого, и никогда над тем, что составляет корень человеческих доблестей;напротив, чувство добра слышится строго даже и там, где брызжут эпиграммы.Частое повторение высокодраматических сочинений, то есть тех истинноклассических пьес, где обращено вниманье на природу и душу человека, станетнеобходимо укреплять общество в правилах более недвижных, заставитнечувствительно характеры более устоиваться в самих себе, тогда как все этонаводнение пустых и легких пьес, начиная с водевилей и недодуманных драм доблестящих балетов и даже опер, их только разбрасывает, рассеивает, становитлегким и ветреным общество. Развлеченный миллионами блестящих предметов,раскидывающих мысли на все стороны, свет не в силах встретиться прямо соХристом. Ему далеко до небесных истин христианства. Он их испугается, какмрачного монастыря, если не подставишь ему незримые ступени к христианству[89]; если не возведешь его на некоторое высшееместо, откуда ему станет видней весь необъятный кругозор христианства ипонятней то же самое, что прежде было вовсе недоступно. Есть много среди светатакого, которое для всех, отдалившихся от христианства, служит незримойступенью к христианству. В том числе может быть и театр, если будет обращен ксвоему высшему назначению. Нужно ввести на сцену во всем блеске всесовершеннейшие драматические произведения всех веков и народов. Нужно давать ихчаще, как можно чаще, повторяя беспрерывно одну и ту же пьесу. И это можносделать. Можно все пьесы сделать вновь свежими, новыми, любопытными для всех отмала до велика, если только сумеешь их поставить как следует на сцену. Этовздор, будто они устарели и публика потеряла к ним вкус. Публика не имеетсвоего каприза; она пойдет, куды поведут ее. Не попотчевай ее сами же писателисвоими гнилыми мелодрамами, она бы не почувствовала к ним вкуса и непотребовала бы их. Возьми самую заиграннейшую пьесу и поставь ее как нужно, таже публика повалит толпой. Мольер ей будет в новость, Шекспир станет заманчивейнаисовременнейшего водевиля. Но нужно, чтобы такая постановка произведена быладействительно и вполне художественно, чтобы дело это поручено было не комудругому, как первому и лучшему актеру-художнику, какой отыщется в труппе. И немешать уже сюда никакого приклеиша сбоку, секретаря-чиновника; пусть он одинраспоряжается во всем. Нужно даже особенно позаботиться о том, чтобы всяответственность легла на него одного, чтобы он решился публично, перед глазамивсей публики сыграть сам по порядку одну за другою все второстепенные роли,дабы оставить живые образцы второстепенным актерам, которые заучивают свои ролипо мертвым образцам, дошедшим до них по какому-то темному преданию, которыеобразовались книжным научением и не видят себе никакого живого интереса в своихролях. Одно это исполнение первым актером второстепенных ролей может привлечьпублику видеть двадцать раз сряду ту же пьесу. Кому не любопытно видеть, какЩепкин или Каратыгин станут играть те роли, которых никогда дотоле не играли!Потом же, когда первоклассный актер, разыгравши все роли, возвратится вновь насвою прежнюю, он получит взгляд, еще полнейший, как на собственную свою роль,так и на всю пьесу: а пьеса получит вновь еще сильнейшую занимательность длязрителей этой полнотой своего исполнения, — вещью, доселе неслыханной! Нет вышетого потрясенья, которое производит на человека совершенно согласованноесогласье всех частей между собою, которое доселе мог только слышать он в одноммузыкальном оркестре и которое в силе сделать то, что драматическоепроизведение может быть дано более разов сряду, чем наилюбимейшая музыкальнаяопера[90]. Что ни говори, но звуки души исердца, выражаемые словом, в несколько раз разнообразнее музыкальных звуков.Но, повторяю, все это возможно только в таком случае, когда дело будет сделаноистинно так, как следует, и полная ответственность всего, по частирепертуарной, возляжет на первоклассного актера, то есть трагедией будетзаведовать первый трагический актер, а комедией — первый комический актер,когда одни они будут исключительные хоровожди такого дела.Говорю исключительные, потому что знаю, как много у насесть охотников прикомандироваться сбоку во всяком деле. Чуть только явитсякакое место и при нем какие-нибудь денежные выгоды, как уже вмиг пристегнетсясбоку секретарь. Откуда он возьмется. Бог весть: точно как из воды выйдет;докажет тут же свою необходимость ясно, как дважды два; заведет вначалебумажную кропотню только по экономическим делам, потом станет понемногувпутываться во всё, и дело пойдет из рук вон. Секретари эти, точно какая-тонезримая моль, подточили все должности, сбили и спутали отношенья подчиненных кначальникам и обратно начальников к подчиненным. Мы с вами еще не так давнорассуждали о всех должностях, какие ни есть в нашем государстве. Рассматриваякаждую в ее законных пределах, мы находили, что они именно то, что им следуетбыть, все до единой как бы свыше созданы для нас с тем, чтобы отвечать на всепотребности нашего государственного быта, и все сделались не тем оттого, чтовсяк, как бы наперерыв, старался пли расширить пределы своей должности, илидаже вовсе выступить из ее пределов. Всякий, даже честный и умный человек,старался хотя на один вершок быть полномочной и выше своего места, полагая, чтоон этим-то именно облагородит и себя, и свою должность. Мы перебрали тогда всехчиновников от верху до низу, но секретарей позабыли, а они-то именно большевсех стремятся выступить из пределов своей должности. Где секретарь заведентолько в качестве писца, там он хочет сыграть роль посредника между начальникоми подчиненным. Где же он поставлен действительно как нужный посредник междуначальником и подчиненным, там он начинает важничать: корчит перед этимподчиненным роль его начальника, заведет у себя переднюю, заставит ждать себяпо целым часам, — словом, вместо того чтобы облегчить доступ подчиненного кначальнику, только затруднит его. И все это иногда делается не с другим какимумыслом, как только затем, чтобы облагородить свое секретарское место. Я зналдаже некоторых совсем недурных и неглупых людей, которые перед моими же глазамитак поступали с подчиненными своего начальника, что я краснел за них же. МойХлестаков был в эту минуту ничто перед ними. Все это, конечно, еще бы ничего,если бы от этого не происходило слишком много печальных следствий. Многоистинно полезных и нужных людей иногда бросали службу единственно из-заскотинства секретаря, требовавшего к себе самому того же самого уваженья,которым они были обязаны только одному начальнику, и за неисполнение тогомстившего им оговорами, внушеньями о них дурного мненья, словом — всеми темимерзостями, на которые способен только бесчестный человек. Конечно, вуправлениях по части искусств, художеств и тому подобного правит или комитет,или один непосредственный начальник, и не бывает места секретарю-посреднику:там он употреблен только записывать определения других или вести хозяйственнуючасть; но иногда случается и там, от лености членов или чего другого, что он,мало-помалу втираясь, становится посредником и даже вершителем в делеискусства. И тогда выходит просто черт знает что: пирожник принимается засапоги, а к сапожнику поступает печенье пирогов. Выходит инструкция дляхудожника, писанная вовсе не художником; является предписанье, которого даже ипонять нельзя, зачем оно предписано. Часто удивляются, как такой-то человек,будучи всегда умным человеком, мог выпустить преглупую бумагу, а в ней он идушой не виноват: бумага вышла из такого угла, откуда и подозревать никто немог, по пословице: «Писал писачка, а имя ему собачка».