«Эк, скверный старикашка! всю жизнь валялся на боку, ничего не делая, атеперь выступил укорять других, зачем они не так делают!» Из уст старика должноисходить слово благостное, а не шумное и спорное. Дух чистейшего незлобия икротости должен проникать величавые речи старца, так, чтобы молодежь ничего ненашлась сказать ему в возраженье, почувствовав, что неприличны будут ее речи ичто седина есть уже святыня.

1844

Друг мой! считай себя не иначе, как школьником и учеником. Не думай, чтобыты уже был стар для того, чтобы учиться, что силы твои достигнули настоящейзрелости и развития и что характер и душа твоя получили уже настоящую форму ине могут быть лучшими. Для христианина нет оконченного курса; он вечно ученик идо самого гроба ученик. По обыкновенному, естественному ходу человек достигаетполного развития ума своего в тридцать лет. От тридцати до сорока еще кое-какидут вперед его силы; дальше же этого срока в нем ничто не подвигается, и всеим производимое не только не лучше прежнего, но даже слабее и холоднейпрежнего. Но для христианина этого не существует, и где для других пределсовершенства, там для него оно только начинается. Самые способные и самыедаровитые из людей, перевалясь за сорокалетний возраст, тупеют, устают ислабеют. Перебери всех философов и первейших всесветных гениев: лучшая пора ихбыла только во время их полного мужества; потом они уже понемногу выживали изсвоего ума, а в старости впадали даже в младенчество. Вспомни о Канте, которыйв последние годы обеспамятел вовсе и умер, как ребенок[78]. Но пересмотри жизнь всех святых: ты увидишь, что оникрепли в разуме и силах духовных по мере того, как приближались к дряхлости исмерти. Даже и те из них, которые от природы не получили никаких блестящихдаров и считались всю жизнь простыми и глупыми, изумляли потом разумом речейсвоих. Отчего ж это? Оттого, что у них пребывала всегда та стремящая сила,которая обыкновенно бывает у всякого человека только в лета его юности, когдаон видит перед собой подвиги, за которые наградой всеобщее рукоплесканье, когдаему мерещится радужная даль, имеющая такую заманку для юноши. Угаснула пред нимдаль и подвиги — угаснула и сила стремящая. Но перед христианином сияет вечнодаль, и видятся вечные подвиги. Он, как юноша, алчет жизненной битвы; ему естьс чем воевать и где подвизаться, потому что взгляд его на самого себя,беспрестанно просветляющийся, открывает ему новые недостатки в себе самом, скоторыми нужно производить новые битвы. Оттого и все его силы не только немогут в нем заснуть или ослабеть, но еще возбуждаются беспрестанно; а желаньебыть лучшим и заслужить рукоплесканье на небесах придает ему такие шпоры, какихне может дать наисильнейшему честолюбцу его ненасытимейшее честолюбие. Вотпричина, почему христианин тогда идет вперед, когда другие назад, и отчегостановится он, чем дальше, умнее.

Ум не есть высшая в нас способность. Его должность не больше, какполицейская: он может только привести в порядок и расставить по местам все то,что у нас уже есть. Он сам не двигнется вперед, покуда не двигнутся в нас вседругие способности, от которых он умнеет. Отвлеченными чтеньями, размышленьямии беспрестанными слушаньями всех курсов наук его заставишь только слишкомнемного уйти вперед; иногда это даже подавляет его, мешая его самобытномуразвитию. Он несравненно в большей зависимости находится от душевных состояний:как только забушует страсть, он уже вдруг поступает слепо и глупо; если жепокойна душа и не кипит никакая страсть, он и сам проясняется и поступает умно.Разум есть несравненно высшая способность, но она приобретается не иначе, какпобедой над страстьми. Его имели в себе только те люди, которые не пренебреглисвоим внутренним воспитанием. Но и разум не дает полной возможности человекустремиться вперед. Есть высшая еще способность; имя ей — мудрость, и ее можетдать нам один Христос. Она не наделяется никому из нас при рождении, никому изнас не есть природная, но есть дело высшей благодати небесной. Тот, кто ужеимеет и ум и разум, может не иначе получить мудрость, как молясь о ней и день иночь, прося и день и ночь ее у Бога, возводя душу свою до голубиного незлобия иубирая все внутри себя до возможнейшей чистоты, чтобы принять эту небеснуюгостью, которая пугается жилищ, где не пришло в порядок душевное хозяйство инет полного согласья во всем. Если же она вступит в дом, тогда начинается длячеловека небесная жизнь, и он постигает всю чудную сладость быть учеником. Всестановится для него учителем; весь мир для него учитель: ничтожнейший из людейможет быть для него учитель. Из совета самого простого извлечет он мудростьсовета; глупейший предмет станет к нему своей мудрой стороной, и вся вселеннаяперед ним станет, как одна открытая книга ученья: больше всех будет он черпатьиз нее сокровищ, потому что больше всех будет слышать, что он ученик. Но еслитолько возмнит он хотя на миг, что ученье его кончено, и он уже не ученик, иоскорбится он чьим бы то ни было уроком или поученьем, мудрость вдруг от негоотнимется, и останется он впотьмах, как царь Соломон в свои последние дни.

1846

Я прочел с большим удовольствием похвальное слово Карамзину, написанноеПогодиным[80]. Это лучшее из сочиненийПогодина в отношении к благопристойности как внутренней, так и внешней: в немнет его обычных грубо-неуклюжих замашек и топорного неряшества слога, так многоему вредящего. Все здесь, напротив того, стройно, обдумано и расположено вбольшом порядке. Все места из Карамзина прибраны так умно, что Карамзин как бывесь очертывается самим собою и, своими же словами взвесив и оценив самогосебя, становится как живой перед глазами читателя. Карамзин представляет,точно, явление необыкновенное. Вот о ком из наших писателей можно сказать, чтоон весь исполнил долг, ничего не зарыл в землю и на данные ему пять талантовистинно принес другие пять[81]. Карамзинпервый показал, что писатель может быть у нас независим и почтен всеми равно,как именитейший гражданин в государстве. Он первый возвестил торжественно, чтописателя не может стеснить цензура[82], и еслиуже он исполнился чистейшим желанием блага в такой мере, что желанье это,занявши всю его душу, стало его плотью и пищей, тогда никакая цензура для негоне строга, и ему везде просторно. Он это сказал и доказал. Никто, кромеКарамзина, не говорил так смело и благородно, не скрывая никаких своих мнений имыслей, хотя они и не соответствовали во всем тогдашнему правительству, ислышишь невольно, что он один имел на то право. Какой урок нашему братуписателю! И как смешны после этого из нас те, которые утверждают, что в Россиинельзя сказать полной правды[83] и что она унас колет глаза! Сам же выразится так нелепо и грубо, что более, нежели самойправдой, уколет теми заносчивыми словами, которыми скажет свою правду, словамизапальчивыми, выказывающими неряшество растрепанной души своей, и потом сам жеизумляется и негодует, что от него никто не принял и не выслушал правды! Нет.Имей такую чистую, такую благоустроенную душу, какую имел Карамзин, и тогдавозвещай свою правду: все тебя выслушает, начиная от царя до последнего нищегов государстве. И выслушает с такою любовью, с какой не выслушивается ни в какойземле ни парламентский защитник прав, ни лучший нынешний проповедник,собирающий вокруг себя верхушку модного общества, и с какой любовью можетвыслушать только одна чудная наша Россия, о которой идет слух, будто она вовсене любит правды.