Сутки, час выстоять — великое дело!

Бесперебойно, денно и нощно из Киева идут составы на Мозырь. Теплушки набиты ранеными, военным и городским имуществом. Успеть бы эвакуировать. Знал: Киев защищать нечем. Жидкая цепочка правого фланга 60-й дивизии Крапивянского да сбитые на скорую руку части пехоты, конницы и моряков под Фастовом. Выдвинуться он не может: у самого более полутыщи верст участок! На четыре-то бригады, измотанных, обескровленных. Добро, обул людей; в окопах уже бойцы получали 637 1НКН. Помогать будет тут, под Коростенем.

Стратегическое положение Коростеньского узла с каждым часом обретает значение. Последний клочок Советской Украины, единственный плацдарм Красной Армии. Деникинцы прут на Чернигов; не нынче-завтра они войдут в Киев. Рвутся в столицу со стороны Белой Церкви и петлюровцы. Эти могут оказаться там и сегодня. Через день-два жди, скопом навалятся на Коростень. Вот едет, оглядит на месте укрепления. Верст с десяток всего от станции. Опаснейший участок. Нарочно поставил богунцев. А в резерве пусто, все, что имел, уложил в окопы. Держит роту курсантов на последний час. Поведет сам…

Позавчера обрадовал разговор со штабом армии. Южной группе 12-й армии — три дивизии, 45-я, 47-я и 58-я, — оказавшейся отрезанной где-то в районе Умани, командарм Семенов по радио шифром отдал приказ пробиваться на север, к ним. Соединиться бы. Пол-армии! Из-за одного этого стоит держать Коростень. Но радость одолевают сомнения. Получен ли окруженцами тот приказ? Связи со штабом Якира совсем нет. Что, как не знают? Будут ломить левее, восточнее Киева. Тревогой своей не делился даже с Дубовым. По лицу замечает: гложет и его. Хмуро уставился в сцепленные руки, не принимает участия и в беззаботном разговоре гостя, политотдельца, с Петренко.

На околице села Могильное встретил Квятек с комиссаром Довгалевским. После поправки он вернулся в свой полк; угодил в самое горячее, когда оставляли Житомир. Данилюка пришлось передвигать на 2-й Богунский полк.

— Принимай пополнение, Казимир Францевич. Обмундированы, с оружием.

Здоровался Николай с шутливой веселостью, а взглядом тревожным выспрашивал давнего побратима: «Как тут? Терпят богунцы?» Квятек кивал: «Можется». Довгалевский, худой, с диковатыми глазами студент, принял шутку начдива за чистую монету.

— Не откажемся от пополнения. Да такого! Перед каждым пеньком готовы шапку ломать, лишь бы умел стрелять.

Хохотнул в ответ один политотделец, разглаживая голубые, помятые в дороге бриджи.

Зашли в крайний двор. В саманной хате под соломенной нахохленной крышей обдало приятной прохладой. У стола хлопотала Соня Алтухова. Она уже не скрывала своего положения хозяйки. И опять, как некогда в вагоне, Николай ощутил что-то похожее на зависть. Не разлучаются. Все время вместе. Тотчас оказался мыслями в Новозыбкове… Отправил Фруме разрешение на въезд в расположение дивизии. Томительно ожидание. Через сутки-двое прибудет…

— За борщ спасибо. Недавно от стола. — Желая смягчить упавшее настроение хозяйки, он сжалился: — Испить бы… Не откажемся.

Осушив вспотевшую крынку холодного молока, Петренко укатил в село Ушомир — в кавбригаду. Договорились, оттуда подгонит автомобиль за ними. Квятек раскинул было на столе карту.

— Погоди, — Николай, подымаясь с табуретки, надел фуражку. — В окопы. По дороге введешь в обстановку.

Богунская бригада перекрыла житомирскую ветку. Батальоны первого полка окопались сразу за огородами села Могильное. Южнее укрепились другие два полка богунцев; окопы их, переваливая железнодорожную насыпь, уходили к селу Белошицы. Именно этот участок вызывает у Николая тревогу. Бросил сюда все, вплоть до комендантских и хозяйственных команд. Конницу Петренко сосредоточил в селе Ушомир, в глубине обороны дивизии, на случай кинуть в подмогу таращанцам и новгородсеверцам, заседлавшим железные дороги на Новоград-Волынский и Сарны.

— Мирно, слышу, живете тут с петлюровцами, — сказал Танхил-Танхилевич, полдня нудившийся возле малоразговорчивого начдива.

— Со вчерашнего что-то утихли. — Квятек виновато покосился на щеголевато одетого политотдельца. — Постреливают… Я приказал не отвечать, не тратить даром патроны.

Николай, переняв взгляд командира полка, одобрительно кивнул; не убавляя шага, обращался к нему:

— Завтра тут будет жарко. Задача твоя… не только выстоять. Измотать здесь и отбросить. Якиру пробиваться на Житомир… Ударим навстречу.

Позиция первого батальона выгодная; на возвышении, скрытые подходы — селянские садики и огороды. Бойцы ловко приспособили для сообщения канавы и загаты. Николай, всматриваясь, вспомнил:

— Окопы-то наши. В апреле стояли…

— Они самые, — подтвердил комбат Кощеев. — И дальше до самых Белошиц угодили… Роты едва не каждая вселились в свои.

В тихом предвечернем небе послышался треск. Аэроплан. Тянет со стороны Киева. Темнел стрекозой.

— Командарм Семенов, — сказал политотделец, защищаясь от солнца.

Резкий звук мотора и пулеметная очередь заставили опять вскинуть бинокли — хорош командарм! Аэроплан, упав едва не до земли, поливал свинцом железнодорожный разъезд — виднелись невдалеке тополя и водокачка. На требовательный взгляд начдива Квятек упавшим голосом произнес:

— Тылы наши… Боепитание. Подорвет, гад…

Снизу поднялась ружейная пальба. Аэроплан, взмыв, отогнул к селу; переваливаясь с крыла на крыло, уходил вдоль житомирской ветки.

— К Петлюре подался, Деника… На вареники.

Слова Лихуты, командира 2-го батальона, встретившего начальство у прудка, внесли оживление. Танхил-Танхилевич нисколько не смутился своей промашки; ведая больше окопных, он посомневался:

— У Деникина с Петлюрой разные идеологии. У каждого своя, так сказать, чашка и ложка.

— В таком деле… разбить нас… Не побрезгуют они и из одной чашки.

Окопы второго батальона извивались по гребню вымоины, заросшей терновником и буркунами. Подходы тоже скрытые. Не везде вымоина — сворачивает куда-то вбок. Шестая рота на голом месте как на ладони. Насквозь просматривается.

— Углубить ходы сообщения.

— Товарищ начдив, кремень земля-то. Лопата не лезет…

Николай взглядом оборвал словоохотливого комбата.

— Врываться, как смеркнет. Завтра уже не будет времени…

Сделав знак Квятеку подойти, тихо спросил:

— Вижу нежинцев… Как они?

— Бойцы чего?.. Перемешались с богунцами, не различить. Дурь в наших головах, командирских… — Не выдержал усмешку Щорса: — Правильно ты поступил… Расформировал нежинцев, раскидал по бригадам.

На стыке второго и третьего батальонов ждал их комбат Ковбаса с ротными. Доклад его оборвала пулеметная очередь. Пришлось лечь. Николай, устраиваясь локтями на сурчине, прислонил к глазам бинокль. Петлюровский пулеметчик у железнодорожной будки, на каком-то сарае. Метко кладет очереди. Не оборачиваясь, приказал кинуть пару снарядов. Видал, второй взрыв в щепы разнес сарай. Ожила винтовочная перестрелка. Вдруг бинокль выпал из рук, голова поникла…

— Щорса-а убило-о! — раздался истошный голос из ближнего окопа.

44-я дивизия выстояла под Коростенем. Гибель начдива вызвала у бойцов ненависть, прибавила сил и упорства. Наутро, едва взошло солнце, после жестокой артподготовки богунцы с остервенением ворвались со штыками наперевес во вражеские окопы. В плен почти не брали, мстя за смерть своего командира. В бурьянах, в вытоптанных несжатых хлебах, на склонах балок густо виднелись убитые. Вместе с галицийскими стрельцами, сечевиками валялись и в простой селянской одежде, с торбами за плечами…

В этот тяжкий час Красная Армия, обливаясь кровью, отступала по всему Южному фронту. За лето войска Деникина, поддерживаемые Антантой, захватили весь юг, от предгорий Кавказа до Бессарабии. Пали Царицын, Харьков, Николаев, Одесса. Добровольческая армия, подпираемая с флангов киевской группой войск генерала Драгомирова, Донской и Кавказской армиями, тараном устремилась из Донбасса на Москву.