В Риме поспешно собранный конклав кардиналов после скандального торга избрал нового папу в лице кардинала Мальфетты Джованбаттиста Чибо, который был ставленником кардинала Джованни, сына Неаполитанского короля, и брата Лодовико Моро Асканио Сфорца, иначе — плодом дружеского союза Неаполя и Милана. При избрании нового первосвященника, наименованного Иннокентием VIII, остались неподкупленными только пять кардиналов, в том числе энергичный Джулиано делла Ровере, один из немногих предпочитавших принципы деньгам.

Медичи во Флоренции, поначалу выразив негодование столь нечестным избранием, вскоре решил извлечь из него все возможные выгоды, дабы, не повторяя ошибки с Сикстом, расположить к себе нового папу. И очень скоро преуспел в этом, выдав в 1487 г. одну из своих дочерей Маддалену замуж за Франческетто Чибо, более чем сомнительного «племянника» святого отца. Впрочем, Иннокентий VIII стал первым из архипастырей, открыто признававших своих, не подобающих обетам пастырского безбрачия, детей. Непотизм таким образом перерастает у Иннокентия VIII в откровенное чадолюбие.

Обожающий своего Франческетто папа ответил на любезность Лоренцо возведением его четырнадцатилетнего сына Джованни в кардинальское достоинство, которого напрасно дожидался от его предшественника покойный красавец Джулиано. Лоренцо ожидал многих милостей для своего новоиспеченного прелата, для начала получившего аббатство во Фьезоле, а также быстрого возвышения зятя.

За время своего понтификата с 1484 по 1492 г. новообретенный тиароносный ценитель его многочисленных дарований окончательно ликвидировал все последствия антифлорентинской войны.

И не один Иннокентий VIII постоянно во всем спрашивал советов Великолепного. Единодержавный монарх, король Франции Людовик XI, проницательный и осторожный, называет его «своим дорогим братом», обращаясь на равных к некоронованному государю. Сразу же после заговора Пацци французский король направил во Флоренцию своего посла Филиппа де Коммина, выразив таким образом перед всею Европой свое уважение и сочувствие Медичи. Венгерский король Матиаш Корвин, плененный яркостью личности и тонкой дипломатией Великолепного, не гнушался лично служить посредником в запутанных переговорах между Флоренцией и папой. Турецкий султан Мухаммед II, выдавший Медичи убийцу брата, из Константинополя не раз посылал ему дары, со вниманием прислушивался ко всем его мнениям. Воистину Лоренцо сделался «государем, удивлявшим весь цивилизованный мир» как раз в то время, когда по всей Европе Италия слыла законодательницей наук и искусств, когда распространилась повсеместно мода на итальянский язык и на все вообще итальянское. А медичейская Флоренция, истинное сердце этой Италии, стала таким образом ведущим центром всей европейской культуры.

В 1487 г. Медичи после короткой войны удается отвоевать у прижимистых генуэзцев давно желанную ему крепость Сарцану, после чего, согласно утешительному заключению Макиавелли, флорентинцы уже, как в сказке, «жили в величайшем благополучии… до самой кончины Лоренцо». Держа в своих властных руках все политические нити, Медичи в конце концов опутал всю страну тонкой сетью явных и тайных дипломатических соглашений. Заключая и расторгая наступательные и оборонительные союзы, не щадя ни трудов, ни собственного самолюбия, убеждая, унижаясь, угрожая и льстя многочисленным маленьким деспотам, неприметно делая их послушными марионетками собственной воли, Великолепному удалось сколотить в Италии систему политического равновесия, еще не удававшуюся до него никому.

Годы наибольших успехов политики Медичи совпадают с периодом наивысших триумфов Сандро Боттичелли, который творит свою «большую политику» в искусстве так же гибко, энергично и смело, как Лоренцо на исторической арене. В незабвенный период неограниченной полноты власти и чувств Боттичелли фактически создает параллельно три группы вещей, как три типа своих откровений: открыто «языческие», светски-мифологические картины, религиозные сюжеты с Мадоннами и священные картины, воплощающие собой так называемые «откровения Востока», запечатленные в библейских ветхозаветных циклах Сикстинской капеллы. Подобно размаху Великолепного, широта Боттичелли в ту эпоху с легкостью охватывает все три разнородных потока, однако в смятении Августина, жестокостях Моисея и ледяном торжестве медичейской Паллады подспудно нарастает горечь новых сомнений, родившихся из трагедии Пацци, которая исподволь подтачивает надежность и радость его мира.

Живущий в великолепном саду на вулкане, в эпоху сплошных триумфов художник первым угадывает и различает еще глухие подземные толчки грядущих катастроф.

В 1486 г., когда Боттичелли в последний раз достигает ничем не нарушимой гармонии в светлых образах виллы Лемми, проповеди некоего пришлого монаха начинают вносить смущение в умы флорентинских бедняков. Мало кто, кроме очень немногих, знал тогда во Флоренции фра Джироламо Савонаролу из Феррары, и никто не помышлял, что именно этому малоприметному доминиканцу суждено будет стать величайшим ее проповедником и пророком. Чрезмерная искренность часто резких его высказываний приходилась не слишком-то по душе даже его непосредственному церковному начальству, отчего как-то почти незаметно излишне ревностный феррарец был принужден удалиться в подобие почетного изгнания из столичной Флоренции в маленький Сан Джиминьяно.

Но покуда беспокойный доминиканец излагал Апокалипсис в Сан Джиминьяно и Брешии, заодно обличая мирскую несправедливость и грозя божьим гневом всей Италии, в тосканской столице объявились у него влиятельные поклонники. Одним из первых прислушался к неотшлифованной мощи зажигательного красноречия феррарца мягкосердечный граф Джованни Пико деи Конти делла Мирандола, лениво и созерцательно влачивший свои дни на покое во Флоренции. Но что-то внезапно всколыхнуло чувствительную душу скучающего графа, когда первым из образованных друзей Медичи заговорил он о малоэстетичном и дерзком пришельце как о человеке особенном, обладающем некоей магической нравственной силой.

Проявив неожиданное упорство, исподволь, постепенно уверял он хозяина Флоренции и друга своего Лоренцо, что Савонарола «сделает честь и ему и городу», до тех пор, пока тот не предоставил ему, своему любимцу, продиктовать письмо, которое за весомой печатью Медичи направил непосредственно начальству монаха. Памятью этого увлечения, казавшегося эксцентрической прихотью изящного Пико, в необъятном архиве Медичи среди мемориала обширной корреспонденции Лоренцо осталась беглая деловая заметка: «Апрель, 29, 1489 г. Генералу ордена братьев проповедников о присылке сюда монаха Иеронима Феррарского». Последствий этого шага не мог предвидеть никто.