Под аркадами Риволи им предложили открытые карты и благосклонность молодых юношей.

– Свернем с этой улицы, – сказал Небо́, поравнявшись со статуей Жанны д’Арк. – Вы не подозреваете, какими нечистотами полнится парк в самом центре Парижа.

Едва они сделали несколько шагов по территории сада Тюильри, расположенной за пределами ограды, перед ними возникли падшие женщины. Они шли вперед и у каждой скамьи видели скверных и некрасивых женщин, порочивших чистоту лужаек, где днем играют дети.

– Где же мужчины? – спросил Небо́.

В самом центре, опершись на ворота сада, собрались четыре десятка злодеев, похожих на мелких торговцев: сутенеры носили свои головные уборы лишь на внешних бульварах.

Повернув обратно, они дошли до улицы Сент-Оноре.

– Видите лампы, горящие в окнах? Маяки сладострастия указывают любителям порочной страсти: за занавесками – парижские Венеры.

Они вошли в Пале-Рояль.

– Знаменитое описание из «Утраченных иллюзий» давно стало страницей труда по археологии. Традиция, тем не менее, по-прежнему приводит сюда женщин, желающих повстречать богатого иноземца, и богатого иноземца, ищущего парижскую проститутку. Заметьте также, что сутенеры в этом квартале походят на респектабельных продавцов больших магазинов, публичный же дом силится выглядеть как дом гризеток, дабы угодить англичанам, читавшим Поля де Кока.

Небо́ остановился на пересечении улицы Вивьен с улицей Кольбера.

– Я хочу обратить ваше внимание на уважительное отношение парижан к Национальной библиотеке. Закрытая дверь ведет в публичный читальный зал. Напротив – дверь в публичный дом.

– Прекрасное противопоставление! – заметила Поль.

– Вы шутите. Стало быть, ваши чувства притупились. Неподалеку я знаю место, где вас ждет спасительное отвращение.

Они поднялись на третий этаж неприметного дома. Их провели в изысканную гостиную, где их встретила молодая утонченная женщина с приятной манерой говорить: «Каковы вкусы господ? В моем доме – шесть воспитанниц. Все они – мои ученицы, я подготовила их сама».

Затем она дала подробные объяснения. Она говорила складно и быстро, умело избегая неприятных слов.

– У меня одной есть собственная методика – я сформулировала правила. Скверно лишь одно… – она сделала паузу.

– Спустя год самых усердных клиентов ждет слабоумие. Нервы подобны струнам музыкального инструмента: на них приятно играть, но они рвутся.

Эти слова она произнесла с улыбкой. Принцесса поспешила к выходу.

– Что же ваши насмешки? У вас более нет желания веселиться? – спросил Небо́, спускаясь по лестнице.

– Смеяться над пороком, обращать его в шутку или приятное занятие – вершина безнравственности.

Мы были единственными прохожими, любовавшимися фотографией гравюры Пиппи184 под аркадами Риволи. Остальные глядели на зазывные скабрезности.

– Я не понимаю, почему полиция позволяет вращаться жерновам бесчестия, – заговорила Поль. – Государство не может не знать об их существовании. Я считаю такое попустительство соучастием…

– Извращенные забавы императоров, заставившие возмутиться историю, столь же многочисленны в Париже, сколь табачные лавки. Заурядный горожанин, поцеловав на прощание дочь, тайком отправляется предаваться тем же непристойным занятиям, что и недавний хозяин вселенной. Полиция ничего не может поделать: всякий раз, когда скандал вынуждает ее вмешаться, зачинщиками оказываются вышестоящие лица, получившие от общества полномочия порнократов. Среди них могут быть судьи или министры, и нередко рука судебного исполнителя бессильно опускается у ворота посла или королевской особы. Проявив усердие, служащий полиции лишится места. Жалование же его не столь мало, чтобы быть добродетельнее своей должностной инструкции.

Поль и Небо́ спустились в пассаж Панорама. Взгляды и прикосновения атаковали их на каждом шагу. Принцесса в ужасе смотрела увидев женщин, высматривавших мужчину ради того, чтобы прожить завтрашний день.

– Никто не говорит об этом открыто, но все знают, что Париж считается публичным домом всего западного мира, дурным кварталом Европы. В глазах провинциала символом Парижа является восковая фигура женщины, подымающей бокал и подол платья. Сколь бы экстремальной ни была оргия в иной стране, приглашая к участию в ней парижанина, перед ним непременно извинятся. Даже в Вене австрийские распутники скромно предупредят: «Не надейтесь на парижскую ночь!» Я слышал, как известный торговец ответил жене, посетовавшей на то, что порядочная женщина не может более выходить из дому одна после восьми вечера: «Милая подруга, если бы ночной Париж не принадлежал проституткам, иноземцы лишились бы разнообразия удовольствий и более не стали бы приезжать». Комендантский час применяется лишь к военнопленным – тем не менее, в восемь часов порядочные люди принуждены находится в своем доме либо в гостях, но не на улице. Территорию от площади Клиши до заставы Дютрон префектура полиции предоставляет в распоряжение сутенеров – преемников Дон Жуана Монмартра.

– Необычный магазин – в нем не горит свет, – перебила Поль Небо́, остановившись посреди пассажа Жоффруа.

– Здесь не читают книг, но предлагают острые ощущения.

Подойдя ближе, они увидели в полумраке двух женщин, подававшим недвусмысленные знаки.

– От улицы Бас-дю-Рампар до улицы Луны каждая десятая продавщица ароматов, перчаток или книг предлагает в качестве товара саму себя. Если бы ваше любопытство зашло далее обычного, я показал бы вам острова сладострастия, предлагающие женщинам любовь женщин.

– Я никогда бы не заметила этих гнусностей и не догадалась бы об их существовании! Что это за заведение? – Поль указала на кабаре Фоли-Бержер.

– Павильон разврата, место встреч с добровольными сабинянками. В паузах между периодами воздержания от альковных отношений холостые мужчины проводят здесь вечера.

– Войдем внутрь! – предложила Поль.

Они прошли в зал – над гримасой пантомимы опускался занавес.

По амфитеатру уверенно шагали накрашенные женщины – вызов на их высокомерных лицах создавал необъяснимо комичную двойственность. Мужчины всех сословий – приказчики, рантье, офицеры в гражданском – замерли в восхищении. Они ловили прикосновения прозрачных шелковых платьев, вдыхали ароматы фальшивых шиньонов. Дым сигар плотно окутывал просьбы уступить в цене – мужчины и женщины останавливались друг напротив друга и громко торговались.

Поль почувствовала, как чья-то рука скользит по ее плечу.

– Закажи мне бокал вина, белокурый юноша!

Фамильярное «ты» привело Поль в ярость. Она оттолкнула проститутку столь сильно, что та задела гостей. Начались толкотня и брань, но Небо́ быстро вывел принцессу из толпы и отругал ее.

– Вы безрассудны! Еще минута – и мы объяснялись бы в полицейском участке, где вы назвали бы свое настоящее имя, не правда ли? Вы неправы: вы пришли туда, где по-иному себя не ведут, и эта женщина имела право обратиться к вам подобным образом. Было бы прекрасно, купаясь в грязи, как это делаем мы, ни разу не запачкаться. Разве Данте не терпит от демона ту же грубость, которую держал в запасе Лютер на случай появления дьявола – того, от которого он оборонялся с помощью свинцовой чернильницы и громогласных непристойностей.

Свернув на улицу Эшикье и миновав проезд де Л’Индюстри, они очутились перед зданием Ла Скала185.

– Перед вами очередное отвратительное зрелище, принцесса.

Мужеподобная женщина громко пела:

C\'est pas l\'amour, c\'est les pruneaux [34]

– Обратите внимание, Поль, что часть публики составляют семейства – муж, жена и дети. Служащие и торговцы приходят сюда отдохнуть от трудового дня, проведя вечер глупости. С людьми, восторгающимися орфическими гимнами, меня объединяют равенство и братство, судьба же Франции зависит от меня не более, чем от одного их них. Пойдемте дальше и убедимся: люди делятся повелевающих и подчинившихся.

В Эльдорадо186 публика бурей отвечала на слова рефрена: