Ferdinand, t\'as pourtant

Desyeuxde lapin blanc [35]

– Этот спектакль не нуждается в государственном финансировании – демократическая публика никогда не утратит к нему интереса! Подумать только, страх перед увечьями стал поводом для запрещения осветительных ракет, сумасшедшим же предоставляется возможность бесповоротной утраты разума! Безумие – главная опасность, угрожающая обществу, и бесспорная прерогатива партии консерваторов, благоговейно перенявшей слабоумие последнего короля-бездельника.

Вершиной же безумия было оставить в живых Оффенбаха – его следовало задушить струной виолончели. Существование публичных домов оправдывают инстинкты, но кафе-шантан есть нечто непростительное. Правительству следовало бы распорядиться о закрытии средоточий глупости и о принудительном приобщении простых парижан к истинному искусству.

Во Франции найдется не более тысячи думающих людей – остальные не имеют идей, но способны лишь к восприятию ощущений. Не думаете ли вы, что канцелярский служащий, который станет слушать музыку Бетховена перед отходом ко сну, спустя некоторое время станет не столь сильно походить на кожаное сиденье своего кресла? В течение месяца я слышу, как жители столицы с самой высокой культурой в современном мире от рассвета до заката повторяют «Стало быть, телячья кожа!», и мне начинает казаться, что я живу в городе копрофагов, забавляющихся с собственными экскрементами!

Они пересекли бульвар напротив ворот Сен-Дени.

– Куда вы ведете меня, юноша с зелеными лентами?

– На последнюю улицу разврата, сохранившую средневековый облик. Вскоре эти дома будут снесены.

– Поспешим же! – пошутила Поль.

– Мне не нравится, когда вы шутите над злом. Это свойственно людям поверхностным и недостойным. Впрочем, мы – на улице Абукир.

На круглой площади Сент-Фуа улочка Фий-Дье расширяется подобно раструбу охотничьего рога, затем вновь сужается, превращаясь в узкий рукав до улицы Сен-Дени. Единственный фонарь, расположенный в начале улицы, бросал тень до самой ее середины. Дорога была грязной, полной зловещей черноты – в ней качались, цепляясь к шевелящимся белым юбкам, слабые отблески света.

Принцесса отступила на шаг.

– Наше путешествие представлялось вам увеселительной прогулкой? Мы пришли сюда не ради забавы, но ради того, чтобы увидеть в разврате зло. Заглянем же в лицо, в самую глубину – предупреждающий нашатырь не испариться из вашей памяти.

Казалось, что с каждым их шагом сырые и липкие стены сближались все сильнее. Из узких подъездов их зазывали омерзительные женщины, в ужасные закоулки устремлялись мужчины в блузах рабочих. Они шли вперед, дерзкие белые и красные кофты на их пути становились все многочисленнее. Вскоре они были вынуждены остановиться – проститутки окружили их плотным кольцом.

– Слушайте пение сирен, – сказал Небо́.

Хриплые громкие крики оглушали улицу: каждая женщина хвалилась распутными умениями, представляя их вершинами соблазна. Сбежавшись на шум и заинтересовавшись привлекательной добычей, сулившей двоим из них, к зазывному хору присоединялись новые голоса. Принцессе почудилось, что толпа meretrice [36] схватила и душит ее – в наваждении она судорожно прижалась к своему спутнику.

Внезапно Небо́ поджег магниевую проволоку, и испуганный возглас девушки потонул в изумленных криках, поднявшихся от неожиданно яркого света, озарившего уродливые фигуры. Инстинктивно осознавая свою гнусность, проститутки отступили, прижавшись к стенам домов – женщины сумерек возвращались в тень, испугавшись яркого полуденного солнца над их позором.

– Отведи нас в свой будуар! – приказал Небо́ мегере в красном плаще и затушил магний.

– Ступайте за мной!

Женщина повела их в закоулок – их локти касались влажных, покрытых плесенью стен. Поверхность мостовой столь липкой, что казалась покрытой телами раздавленных слизняков. Они поднялись по крутой, словно стремянка, деревянной лестнице, цепляясь за грязную веревку, к которой липли руки в перчатках.

Поравнявшись с дверцей шкафа, проститутка сказала:

– Мы пришли. Снимите шляпы прежде, чем войдете, потолок низок.

Коптящая лампа освещала некое подобие чулана. Он был тесен, и для того, чтобы Небо́ и Поль смогли войти внутрь, женщине пришлось сесть на постель. Постель! На крашеном белом краской деревянном ящике, кишащем клопами, лежал рваный тюфяк – пол из разошедшихся брусьев был усеян листьями маиса. Обои отошли от стен и свисали клочьями – было слышно, как за ними копошатся тараканы.

– В такой лаборатории ты едва ли получаешь золотые слитки, – сказал Небо́.

– Обычно я зарабатываю двадцать пять франков. Аренда комнаты обходится мне всего лишь в пять франков за ночь.

– Стало быть, сюда приходят господа вроде нас? – продолжал Небо́.

– Никогда! Два-три десятка рабочих – каждый платит по франку.

– Боже мой! – прошептала Поль, глядя на чудовищную женщину широко раскрытыми от изумления глазами.

– И вы общаетесь с мужчинами в таком ритме? – спросил Небо́.

– Дело привычки. Я крепка, как Новый мост187.

– Отчего же вы платите восемнадцать сотен франков в год за конуру, которая отвратила бы и прокаженного?

– Оттого, что сюда приходят мужчины. Вы пришли сюда из любопытства и не знаете: мужчин привлекает место, издавна принадлежащее проституткам.

– Непреодолимое притяжение места! – сказал Небо́ Поль и бросил на убогую постель горсть монет.

Принцесса заставила Небо́ бежать всю дорогу до улицы Сен-Дени. Все ее тело дрожало, и она возмущенно повторяла:

– Ненавижу вас за то, что вы вынудили меня смотреть на мерзости.

– Вы ненавидите меня за то, что я не разыскал красоты среди зла. Обижайтесь на Бога – от зари времен и до сегодняшнего дня пор он еще ни разу не допустил, чтобы красота не оказалась добродетельна, а порок – хотя бы однажды избежал наказания уродством.

Улица Фобур-Монмартр изливала толпы проституток. Продажные женщины, имевшие какое-либо укрытие, от площади Клиши до заставы Клиньянкур, высыпали на бульвар, с тревогой предчувствуя позднее время – с наступлением ночи вероятность прибыльной встречи уменьшалась и предоставлялась все реже. Проходя мимо террас кафе, они раскачивали бедрами и изгибали спины, бросая в сторону сидевших за столиками мужчин взгляды и гримасы. Ступая друг за другом, они выставляли себя напоказ с одинаково механическим безразличием.

– Позже! – выговорил мужчина, не отрываясь от вина – проходившая мимо женщина назвала, тем не менее, скромную цену.

– Понятен ли вам смысл этих слов? Дождавшись, когда бульвар опустеет, и прохожих останутся единицы, этот мужчина получит женщину за бесценок! Многие богатые буржуа ждут в течение трех или четырех часов, когда проститутка потеряет надежду. Они платят ей на десять франков меньше. Поспешим – мы успеем увидеть Эдем.

Они вошли во дворец раджи – индийские мотивы внутреннего убранства были сравнимы с выполненным Ренаном переводом Библии. Ноги танцовщиц взлетели вверх под аккорды финального акта кордебалета. В проходах зала толпилась та же публика, что в Фоли-Бержер, но было меньше суматохи. Партер порядочных буржуа не сводил глаз с фальшивых соблазнов. За стойками по обе стороны амфитеатра сидели ярко накрашенные женщины в платьях с огромными воланами.

– Эдем буржуа в прошлом представлял собой Эдем злодеев. Похоже, что в воображении приказчика магазина, чиновника и рантье подобным образом выглядит Эдем магометан – неистовый танец сотен розовых чулок в электрическом свете, бокалы вина, позолота, проститутки.

– Я презираю все человечество! – воскликнула принцесса.

– Будьте осторожны: вы – его часть. Единственный способ избежать всеобщего позора – превратить презрение в сострадание.

– Я не умею ни рассчитывать свои чувства, ни доводить их до столь мистической крайности. Не станете же вы упрекать меня за ненависть к диким существам?

– Я стану упрекать вас за это как ни за что иное – высшие существа не испытывают ненависти. Ненависть – слишком сильное чувство, чтобы обращать его к людям. Сохраните ненависть для Дьявола.