— Скажи, у бога! — обиженно поправил Сафар.
— Старые говорят: бог, а молодые — природа. Но это, должно быть, одно и то же. Разве не так? — улыбнулся Палван и продолжал диктовать:
"Мама, вспоминая меня, не плачь, не убивайся. Слава богу, тело мое здорово, одет-обут, аппетит хорош. С друзьями-приятелями день и ночь кружусь среди войны. Суждено нам увидеть то, что написано могучим карандашом судьбы. Жалею, что я, единственный твой сын, мало слушал тебя… Шарофатхон! Я очень тоскую по тебе и дочурке Гуландом. Ее милые детские слова всегда звучат в моих ушах. В прошлом письме я просил фотографию. Глаза мои на дороге — жду я… Шарофатхон, работайте в колхозе хорошенько… Если сыт будет колхоз, и мы будем сыты на фронте. Пусть будет хозяйство ваше в изобилии. И еще просьба к вам такая: не обижайте старуху. Старость, как малое дитя, становится балованной. Сколько можете, служите ей, чтобы быть достойными ее молитв. Поцелуйте за меня дочурку мою. У Аскара-Палвана единственное сокровище в мире — Гуландом. Пишите почаще. Письмо на фронте — половина свидания. Аскар-Палван".
Бектемир закончил письмо и вложил его в концерт.
— Да… Чуть не забыл. А если мы и статью пошлем? Вырежем и пошлем.
— Ты посылай, я не буду, — возразил Палван.
— Не дури! Первая лепешка с кончика теста, — решительно произнес Бектемир.
— Хорошо, — поддержал Сафар. — Напомнит эта газета всем колхозникам о нас. Посылай, Бектемир…
На третий день батальон вышел из деревни, направляясь к передовой.
Шли ночью. Перед рассветом, заняв позицию, бойцы начали окапываться.
Впереди был враг. Он держал железнодорожную станцию в крепких руках. Он приготовился отразить любую атаку и не собирался отступать ни на шаг. Он был уверен в своих силах и, вероятно, ждал подкрепления.
Артиллерия старательно крошила укрепления гитлеровцев.
Люди работали у пушек, будто истопники ада. Они решили перемешать на станции землю с металлом и бетоном. И земля гудела цыганским бубном — глухо, — устало.
Облака почернели, деревья покрылись угольной пылью, воины были словно в масках.
Батальон топтался у станции два дня. Ни одна атака не увенчалась успехом. Ему пришлось выдержать почти шестичасовой бой. Бектемир смутно помнит, что он несколько раз лицом к лицу встречался с врагом, колол его штыком, бил прикладом, стрелял в упор.
Аскар-Палван бешено бежал за выскочившим из воронки немцем.
Но эти схватки шли только на подступах к станции.
Немцы оделись в броню и выползли навстречу.
К гулу танков прибавился рокот самолетов.
Гитлеровцы перешли в контратаку. Так вон какая она, психическая атака!
Густая волна фашистов, как черная туча, покрывшая пространство, двигалась ровным, размеренным шагом. Страшная картина! Думаешь, что через мгновение эти наглые, взбесившиеся и вместе с тем холодные, как смерть, создания пройдут, затоптав и придавив все к земле…
— Огонь!
Эта команда, пролетая над рядами бойцов, возвращает к действительности — нужно драться. Гитлеровцы уже рассчитывали на легкую победу. Они приближались, наступая на трупы своих же автоматчиков. Они торжествовали.
Но торопливо, перебивая друг друга, заговорили пулеметы. Плотная стена огня вначале заставила гитлеровцев вздрогнуть. Они растерянно потоптались на месте и побежали врассыпную.
На станции немцы цеплялись за каждый камень, за каждый бугорок.
На второй день после полудня бойцы все-таки ворвались на железнодорожную станцию. Здесь еще долго не умолкала стрельба. Немцы с крыш домов, из-за различных построек продолжали огрызаться короткими очередями автоматов и частыми винтовочными выстрелами. Разрушенная станция была в огне и густом дыму. Горели склады, десятки перевернутых вагонов.
Бектемир, шатаясь, отошел в сторону и бросился на землю. Все тело его было охвачено горячим жаром. О, если бы глоток воды, если бы вдохнуть холодного, чистого воздуха!
Прошло довольно много времени, прежде чем он от дышался. Но голову, словно наполненную свинцом, трудно было поднять. Боец лежал и видел солнце, которое сквозь дым и копоть просматривалось, будто через черное стекло.
Стало жаль солнца. Оно, словно дымясь, начало плавиться. Но скоро оно вымоет свои золотые косы в прозрачной горной воде и его улыбка будет переливаться на чистом, как снег, теплом пуху хлопка в его далекой стороне. Эта улыбка будет гореть в песнях, на девичьих зубах, в ярких серьгах сборщиц.
Боец отвел взгляд на перевернутые вагоны. Их тоже стало жалко. Для Бектемира паровозы были живыми, могучими существами. Сейчас и они беспомощны!
Повернувшись, он ощутил на лице какую-то шишку величиной с орех и острую боль в правом бедре. Но медсестрам сейчас было не до него. Они едва успевали смотреть за тяжелоранеными. Кое-как он перевязал сам себя.
Закончив перевязку, Бектемир вспомнил Аскара.
"Что с ним? Не случилось ли беды?"
Эти два дня многих унесли из жизни. Вчера на командный пункт ворвались три немецких танка. В неравной схватке погиб старший сержант Краснов.
С трудом доходило до сознания, что капитан Стеклов на глазах у гитлеровцев, остервенело бросившихся, чтобы взять его живьем, сам себя взорвал последней гранатой.
… Сафар, раненный в ногу, был отправлен в госпиталь. А сегодня утром Али, поддерживая перебитую руку, через лес отправился в санбат.
"И Аскара не видно, — оглянулся боец. — Неужели с ним что либо случилось?" — не давала покоя мучительная мысль.
Бектемир, поднявшись, медленно пошел разыскивать Аскар-Палвана.
— Ну, что у тебя? — спросил он глухо, сдавленным голосом, когда нашел Аскар-Палвана с перевязанной головой.
"Смерть слегка задела меня и пролетела мимо. Сегодня она чересчур пошутила со мной. Э, и с тобой, вижу, заигрывала.
— Кажется, она нас будет медленно жевать. — Бектемир через силу улыбнулся. — Долго будет жевать.
— Лишь бы не проглотила, — согласился Аскар.
Откуда-то появился Дубов. Он весело оглядел солдат:
— Ну как живете?
— Живем… — пожал плечами Палван. — Пока живем… Отогнали фрица.
— Голова нового командира, оказывается, мудрая… — похвалил Дубов. — Смелый человек. А не то бы нам это место не очистить от эсэсовцев даже за неделю. Да и не знаю, что было бы с нами.
— Хороший командир… — согласился Палван. — Хотя по виду не скажешь, что богатырь.
— Это правильно. Показал себя. — Дубов покрутил усы. — С таким не страшно рядом быть.
Аскар-Палван хотел еще что-то добавить. Но улыбка сошла с лица.
Все повернулись в сторону, где пламя поднялось в бешенстве, словно намереваясь проглотить небо.
— Россия, Россия, — прошептал Дубов. — Ты в истории много раз горела. Но каждый раз выходила из огня, закаленная — как сталь, блестящая — как сталь.
Глаза солдата повлажнели. Не скрывая своих чувств, он продолжал стоять и смотреть вдаль, на бушующее пламя.
А вечером бойцы ушли на похороны. Друзья в последний раз взглянули на капитана Стеклова, старшего сержанта Краснова и многих, многих других.
Глава седьмая
Всю ночь под грохот вражеских пушек шла подготовка к новым боям. Пехотинцы, артиллеристы, саперы, танкисты, связисты — словом, все ждали команды, чтобы перейти в наступление.
Враг, пытаясь прощупать наши силы, предпринял несколько разрозненных боевых действий. Его атаки были отбиты.
У Бектемира поднялось настроение.
Среди бойцов, которые впервые оказались на передовой и с опаской поглядывали вокруг, вздрагивая из-за каждого пустяка, Бектемир чувствовал себя опытным, закаленным.
По возможности он пытался учить их, как вести себя в бою, как уберечься от опасности.
— Вот это мина пролетела. Слышите звук? Она упадет далеко. А это снаряд. Тоже далеко взорвался.
Новички с почтением слушали Бектемира.
Даже в короткие минуты затишья Бектемир не отрывал глаз от вражеских окопов. Мало ли что может случиться? Иногда он "шутил" с немцами. На край окопа пристраивал какую-нибудь помятую каску, и немцы мгновенно открывали огонь. Боец находил цель и спокойно нажимал на спусковой крючок. В батальоне Бектемира не считали снайпером, но сам он чувствовал себя в стрельбе уже сильным, хотя никогда никому об этом не говорил.