— Дильдорхон, — мягко сказал он, слегка наклоняясь над нею, — почему ты не ешь? Принести чего-нибудь другого?

— Не еды, а яду принеси, яду! — горестно воскликнула девушка и выпрямилась.

— Нурбобо, державший в трясущихся руках свечу, вдруг заговорил:

Молись аллаху, дочка. У него одного проси спасения.

Туганбек гордо подошел к Султанмураду и шепнула — Красивая? Нравится?

Султанмурад промолчал. Он с сочувствием взглянул на девушку, и вышел. Через минуту Туганбек догнал его.

— Кто это? — задумчиво спросил Султанмурад.

— Вчера ночью увез из кишлака, — ответил Туганбек. — Удивительно изящна и красива!

— Разве такие дела не опасны?

— Друг мой, брось разговоры! Украсть девушку — очень приятное дело. Полночь. Она сладко спит на супе, волосы разметались по подушке. Рядом похрапывает старуха. Мы с двумя джигитами подошли к ней на цыпочках. Прежде всего я слегка поцеловал девушку в лоб. Потом завязал ей рот, поднял ее, и мы побежали. Легко перепрыгнули через стену — словно розу в саду сорвали. Бросили девушку на конями помчались во весь опор. Очень — приятное дело! Да… Под утро прискакали к городу. Передохнули в саду одного знакомого, возле самых городских ворот, а теперь привезли ее сюда. Во всем этом есть какое-то особое наслаждение.

— Но как должна себя чувствовать несчастная девушка? Может ли быть что-нибудь ужаснее для ее родителей? — дрожащим голосом произнес Султанмурад..

— Чтобы играть в любовь, нужно взаимное желание. Я это хорошо знаю, — спокойно и серьезно сказал. Туганбек. — Если она не захочет, я и пальцем до нее не дотронусь. Подарю моему хозяину. В сущности, эта девушка может служить украшением дворца самого султана!

— Верните несчастную в ее семью. Человек не должен, служить игрушкой для мимолетных желаний.

— Ладно, посмотрим. Прощайте! — и Туганбек удалился. Султанмурад долго стоял, глядя на запертую дверь. Затем печально побрел домой.

Город спал. В спокойствии лунной ночи семиглавая гератская мечеть казалась еще огромней, крепость Ихтияр-ад-дин — еще грознее. Султанмурад, полный ненависти к Туганбеку и всем насильникам в мире, шел по улицам, ничего не замечая вокруг. В худжре, не зажигая свечи, он кое-как постлал себе постель. Сон бежал от него, грудь теснила сладкая боль. Беззвучно шевеля губами, он несколько раз повторил стихи:

Хусейн Байкара томился в большом саду городка Меймене. Царственные приемы, пышные, шумные пиры — где они? Султан большей частью сидел один в просторном, украшенном выцветшей росписью доме и даже не писал стихов. Разве правитель, лишившийся власти, может вздыхать о каких-то девушках с бровями, как лук, и глазами газели? Жажда власти впитана им вместе с молоком матери. Всю силу, всю боль этого чувства Хусейн Байкара ощущал теперь мучительней и острей, чем когда-либо.

За спиной тоскующего султана, в отдаленном углу сада, слышались шум и крики: нукеры, забыв о своих обязанностях, боролись, чтобы хоть чем-нибудь развлечься. Хусейн Байкара тяжело вздыхал; он нетерпеливо дожидался кого-то. Вошел ишик-ага и доложил:

— Прибыли. Разрешите им войти? Хусейн Байкара кивком головы выразил согласие.

Вошел Навои и отвесил установленный обычаем поклон. Государь торопливо указал ему место подле себя и тотчас же заговорил:

— У нас появилась одна мысль. Прежде всего нам хочется тут, наедине, выслушать вас. Мы знаем, что эти печальные события очень вас тревожат.

— Благодарю вас за внимание. Я пришел, чтобы услышать от вашего величества добрые вести, — сказал Навои.

Хотя в комнате никого не было, Хусейн Байкара понизил голос и заговорил о новостях, которые узнал через своих осведомителей. По их словам, положение Мирзы Ядгара было непрочным.

Навои спросил:

— К какому же решению вы пришли?

— Вся трудность именно в том, чтобы принять решение.

Хусейн Байкара на мгновение смолк, потом продолжал:

— Если мы с нашими наличными силами пойдем к столице и неожиданно, с быстротой молнии, нападем на Ядгар-бека, как, по-вашему, достигнем мы цели? Поэт не торопился с ответом. Он многозначительно прищурил глаза, лицо его вдруг осветилось тонкой улыбкой. Потом он очень серьезным тоном сказал:

— Если бы вы не высказали мне эту мысль, было бы еще лучше!

— Почему? — беспокойно спросил Хусейн Байкара. Навои не мог удержаться от смеха.

— Потому что план этот следует держать в большой тайне.

Хусейн Байкара заулыбался.

— Нельзя же не советоваться с военными людьми! — возразил он.

— Конечно. Без совета дела не сделаешь, — уже серьезно сказал Навои. — Но надо защитить себя от одной опасности: кто-нибудь может сообщить врагу об этом плане, тогда Мирза Ядтар, его эмиры и беки очнутся от беспечного сна. Надо действовать решительно и молниеносно. В Герате живет Мирахур. Пусть он соберет нужные нам сведения. После этого, когда день наступления будет определен, вы посвятите в тайну военачальников.

— Можно ли считать, что вы разделяете наше мнение в этом вопросе? — взглянул на Навои Хусейн Байкара.

— Ради победы ваш скромный раб — приложит все возможные старания и усилия. Пошли, господь, стране и народу мир и покой! — сказал Навои.

— Аминь! — погладил бороду Хусейн Байкара.

Некоторое время велась тайная подготовка к осуществлению плана. Потом, совершенно неожиданно, войска выступили из Меймене к Мургабу. В местности Тог-Кун Хусейн Байкара устроил большой прием, напоминавший о былых днях его славы и могущества. Приветливо встретив беков, он предложил им на обсуждение свой план. Наиболее дальновидные, знающие военное дело беки, хотя и не осмелились высказаться определенно, приняли решение султана с явным удовлетворением.

После угощения Хусейн Байкара со своими воинами под покровом темноты выступил в поход. В местности Пиль-Паян к нему присоединились Мухаммед Арлат, эмир Сарбан несколько других влиятельных вельмож. Хусейн Байкара во главе восьмиста пятидесяти всадников двинулся вдоль берега Мургаба, совершая переходы и днем, и ночью. По выражению знаменитого историка того времени, «каждый из всадников султана Хусейна Байкары срывал острием камнедробящего копья завесу с лика луны». Под утро войска делали привал и после недолгого отдыха выступали.

В тех местах, в одной из горных пещер, жил знаменитый дервиш по имени Баба-Хаки. С юных лет он «отряхнул полы от праха мирских дел» и предавался благочестию в своем каменном жилище вдали от людей. Хусейн Байкара в те тяжелые дни счел необходимым получить его благословение. Султан опасался, что Ба-ба-Хаки, следуя своему обыкновению может его не принять. Это опасение, оказалось, однако, совершенно неосновательным. Услышав о приближении султана, обычно избегавший людей дервиш сам вышел встречать его на дорогу.

Хусейн Байкара сошел с коня, поклонился и, подойдя, к дервишу, поцеловал его маленькую высохшую руку. Баба-Хаки пригласил государя в свое обиталище-, Султан дорожил каждой минутой, но, не смея перечить дервишу, принял его предложение. Почти девяностолетний, сухой, как чиллак,[61] невысокий, узкогрудый Баба-Хаки был еще очень бодр. Потряхивая козлиной бородкой, он быстро шел среди огромных камней, показывая дорогу Хусейну.

— С потолка пещеры, словно готовые сорваться, свисали обломки скалы. В пещере не было никакой утвари, кроме трех-четырех циновок из тростника. Потрескавшиеся каменные стены почернели от копоти. На земле, покрытой соломой, лежал старый палас и потертая телячья шкура вместо подстилки; в углу было сложено одеяло, из которого торчала вата.

Местность вокруг была открытая. Прохладный ветер мимоходом залетал под своды, трепал бороды и разбрасывал жемчужные капельки воды, сверкавшие на огромных камнях серебряными блестками. Гряды скал, широкие долины, волнистые линии холмов и пригорков, видневшиеся в нежно-голубой дали, приковывали взоры, пробуждая смутные, сладостные надежды.