— А… а мой дом? — Гиббс выглядел более растерянным, чем обычно. — Кто натворил там столько безобразий?

— Кошка, — веско сказал детектив, — Кошка. Как только вы рассказали мне свою историю, мне сразу показалось странным, что изо всех живых существ в доме уцелела одна она.

— Как… почему она это сделала?

— Её обидела ваша жена. Тот молодой человек — в трансформаторной будке — любовник вашей жены. Она так спешила открыть ему дверь, что наступила на кошку. И забыла накормить её.

— Но как такая маленькая кошечка…

— Она увеличилась. Есть анаболики, витамины, масса других препаратов. В сочетании с тонизирующим облучением и массажем это может дать поразительные результаты.

— Да-а…

— А потом, когда действие препаратов закончилось, она вернулась к прежним размерам.

— А клопы и тараканы?

— Это она развлекалась.

— А… у Марты?

— Чашка.

— Что-о? — Гиббс почувствовал, что его глаза медленно вылезают на лоб.

— Да. Вы должны знать, — наставительно произнес доктор-детектив, — что в каждом сервизе содержится минимум шесть чашек. Вы говорите, что на столе стояло три. Одну разбили вы — в прошлый раз, а одна… была разбита ещё до вас. Таким образом, одну чашку на стол не выставили…

— Это её обидело? — начал понимать Гиббс.

— Нет. Марта ждала вас и больше никого. На столе должно было стоять две чашки, Марта так и приготовила. Но эта четвёртая, последняя чашка, решила сделать всё по-своему. Именно то, что вы увидели.

Гиббс встал, и, пошатываясь, вышел из комнаты. В голове его шумело, и он никак не мог понять, где находится. Те объяснения, которые он только что получил от детектива, он принять не мог, а других не было.

А доктор-детектив, проводив Гиббса, встал, прошёлся по комнате, остановился — и на его лице зазмеилась странная улыбка.

Он кровожадно ухмыльнулся и вышел в соседнюю комнату, где, зажатая в тисках, обречённо ждала его четвёртая чашка из кофейного сервиза, которую он пытал, выкручивая ручку, чтобы добиться от неё новых подробностей этой невероятной истории…

Сам не пойму, чего вдруг мне в голову взбрела такая дикая мысль? Должно быть, повлияла возможность проверять самые невероятные гипотезы с помощью машины времени. Дождались, дорвались…

Но если некоторые маршруты превратились в чисто туристические — например, считалось хорошим тоном съездить узнать, действительно ли Колумб открыл Америку, или же всё ограничилось слухами среди современников, — то я для начала решил пройтись по древним мифам. Разумеется, их проверять труднее, но зато и удовлетворение во много раз больше: никто не верил, а я вот… Наверное, такое же удовлетворение испытывал Шлиман, когда открыл Трою — этот пример на языке у всех, кто хочет пуститься в какое-нибудь рискованное предприятие. И ведь никто не помнит — а многие не знают, — что раскопки он вёл отвратительно, любой начинающий археолог-профессионал надрал бы ему уши за подобный способ ведения раскопок, а вот поди ж ты! — никто об этом и не помнит… Победителя не судят… как это будет по-латыни? Не знаю, я специализируюсь на древнегреческом. Ну а теперь, с изобретением машины времени и вообще развернулся простор для проверки любых, самых идиотских, гипотез.

Причём чем глубже погружаешься в прошлое, тем охотнее дают разрешение: если и обнаружится какой хроноклазм, всё теряется в толщине веков. Замазывается, замыливается. Словом, утихает.

Пытались, правда, на первых порах эксплуатации МВ ввести термин «футурическое загрязнение прошлого», да он не прижился. Контроль обязательный, конечно, ввели, все путешествия на строгом учете, разрешают только с научными целями или под наблюдением опытных хрононавигаторов, сдавших соответствующие экзамены.

Вот и я решил проверить древнегреческие мифы. А что? Чем я хуже? Кандидатскую я по ним пишу.

Первым — уж и не знаю, почему так получилось — я решил проверить миф об Андромеде, которую, как известно, спас Персей. В наше время в моду опять входило всё древнегреческое, так что моё путешествие было ещё и данью моде — отчасти. Но я за модой не следовал, а хотел лишь выяснить, имеет ли данный миф реальную основу под собой или нет. Короче, я заложил в память машины все известные мне (а значит, и современной науке) данные о тех временах, и стал ждать.

Ждать пришлось недолго: едва я освободил рычаг пуска, как перед моими глазами всё потемнело — это я погружался во тьму веков, — а затем мрак рассеялся, и я очутился на живописном морском берегу, освежаемый шумом прибоя.

«Это ж надо! — думал я, выбираясь из машины, — никакого загрязнения окружающей среды! Хоть подышу всласть!»

По одну сторону от меня клубился голубой туман силового поля, прикрывающий машину времени, а по другую к скале была прикована девушка. Она плакала, и капли слёз падали прямо в море.

— Андромеда! — позвал я на чистейшем древнегреческом.

Она повернула голову. Подумать только — и в честь такой красавицы назвали какую-то паршивую туманность! Разве это туманность? Черты лица у неё были ясные и чистые.

— Уходи отсюдова, чужуземец, — прошептала она, — сейчас из моря вылезет дракон.

Акцент у неё, однако, был жутчайший.

— Разве мы в Шотландии? — поинтересовался я. По долгу профессии, будучи глубоко погружённым в собственную науку, я, конечно, имел представление о современных мифах, но не придавал им большого значения: не мой профиль. Андромеда, разумеется, ничего не поняла из моей речи, хотя я старался выговаривать слова как можно тщательнее: просто она ничего не знала о Лох-Несси.

— Я пришёл освободить тебя, — произнёс я то, что она должна понять, не взирая на своё состояние. Я представляю: стоять и ждать, пока тебя сожрут…

Я подошёл и лазерным ножом аккуратно перерезал цепи на её запястьях.

— Пойдём?

— А дракон? Он ведь погонится за нами…

— Пустяки, — отмахнулся я, но вовремя спохватился. Её-то я спасу… Но если дракон действительно существует (я не мог утверждать наверняка, я не специалист, но он должен существовать, раз Андромеда этому верит — и тем более, что её приготовили ему на съедение), то он будет продолжать терроризировать окрестное население. Дракона надо уничтожить.

И я вызвал робота — специально захватил для схватки с драконом. В наше время человеку трудно убить живое существо — пропаганда общества охраны природы дала, наконец, свои плоды. А может, здешний дракон необходим для процветания биоценоза? Но этот вряд ли, раз он превратился в людоеда. Успокоив себя такими мыслями, я вызвал робота.

Робот был вооружён мечом — дань античной мифологии, которая, как теперь оказалось, являлась чётким отражением реальности. Да, но Персей убил дракона взглядом Медузы-Горгоны? Не прилетит ли на самом деле Персей сюда, и не окажусь ли я после всего сам в роли дракона?

Такая мысль, признаюсь, мелькнула, но я тут же затолкал её в глубины подсознания. Для этого надо, чтобы на свете существовали такие ужасные существа, как Горгоны, а также и Меркурий, подаривший Персею летающие сандалии, а подобного допустить я не мог. Куда делись бессмертные боги, если они существовали? Вымерли?

Скорее всего, действительно имевший место факт спасения Андромеды преломился — сквозь толщу тысячелетий — в сознании людей. А уж оно постаралось…

Я решил взять Андромеду с собой — иначе возник бы хроноклазм: дракон неминуемо съел бы её, если бы не я. То есть она просто обязана исчезнуть из данной реальности. Поэтому исчезновение Андромеды и сохранившийся труп дракона будет расценен людьми, как следует, так что никакого хроноклазма не возникнет. Всё будет, как в мифе.

Вода в море забурлила.

— Это дракон, — прижалась ко мне Андромеда.

«Что это может быть? — думал я. — Невымерший древний ящер? Диплодокус вульгариус? Ладно, покажу снимки специалистам, пусть разбираются».

Дракон вышел на берег. Четыре ноги, хвост, зубастая голова — всё, как положено у дракона. Я снимал непрерывно, для надёжности удерживая палец на спуске видеокамеры. Дракон уверенно полз к тому месту, где должна была находиться Андромеда. А теперь там стоял робот, сжимающий в руках острый-преострый меч с мономолекулярным лезвием.