Королева позволила сократить 173 должности в штате своего двора, урезала сумму собственного содержания до 900 тысяч ливров и рассталась с Бертен, невольно послужив одной из причин банкротства модистки. Она редко выезжала в Париж, а после случая в «Комеди Франсез» перестала туда ездить вовсе. Давали трагедию Расина «Гофолия», и после слов Иодая: «Рассудок отумань царице жаждой мести и преврати ее с Матфаном подлым вместе в игралище слепых, разнузданных страстей, предвозвестительниц падения царей!»[20] зрительный зал разразился аплодисментами. Королева в слезах выбежала из ложи и приказала везти ее в Версаль. Об этом инциденте Мерси с горечью сообщал Иосифу II: «Королева подает пример готовности к реформам и убеждает согласиться с ними короля… она способствовала отставке Калонна… убедила короля согласиться с выбором нынешнего первого министра… будь эта нация более разумной и последовательной, она была бы ей за это признательна». Но длинный шлейф легкомыслия, ошибок, необдуманных решений, трат и клеветы тянулся за королевой, и теперь, что бы она ни делала, как бы ни желала исправить положение, всю ответственность за свои беды французы возлагали на нее. Немногие придворные считали, что королева навлекла на себя неприязнь из-за покровительства клану Полиньяков, и стоит ей удалить их от двора, все станет на свои места. Они ошибались — сейчас эта мера уже не привела бы ни к чему. Мария Антуанетта давно не обольщалась относительно семейства своей любимицы: не желая считаться с новой политикой экономии, золовка Иоланды, Диана де Полиньяк, убедила короля заплатить ее долги в сумме 400 тысяч ливров, заявив, что деньги были потрачены на увеселения королевы. Муж Иоланды, герцог де Полиньяк, добровольно отказавшийся в связи с «всеобщим сокращением» от должности смотрителя почт, некогда полученной из рук Марии Антуанетты, с героическим видом мученика рассказывал об этом во всех салонах; дрожавшие за свои пенсии и привилегии придворные ему сочувствовали и выливали свое недовольство на королеву. А ее величество писала в Бат, куда на воды поправлять здоровье уехала «душенька Полиньяк»: «Волнуюсь за вас. Надеюсь, путешествие вас не слишком утомило. Отдыхайте, я так хочу, я требую. Воспользуйтесь целительной силой тамошней воды, иначе я рассержусь, ибо если от вашей поездки не будет пользы вашему здоровью, получится, что я напрасно томилась от вашего отсутствия. Когда вы рядом, я чувствую, как сильно я вас люблю, но когда вы вдали от меня, любовь моя становится еще сильнее. Я беспокоюсь за вас и за ваших близких; вас сочтут неблагодарной, если вы не будете любить меня, ибо мое отношение к вам останется неизменным». Иоланда, исполнявшая обязанности гувернантки детей Франции, была не вправе отлучаться из Версаля; но королева прощала ей все.

Время, которое прежде Мария Антуанетта тратила на развлечения, теперь отводилось занятиям государственными делами. Ломени де Бриенн, с трудом находивший общий язык с королем, часто искал поддержки у королевы, для чего приучал ее посещать правительственные заседания и разбираться в бумагах. «Архиепископ Тулузский, который считается креатурой королевы, постепенно подчиняет своему влиянию короля и не пропускает ни единой возможности выразить полнейшую преданность своей августейшей покровительнице», — писал Мерси Иосифу II. Реформы, предложенные Бриенном — всеобщий поземельный налог, отмена барщины, гербовый сбор, создание специального Пленарного суда (состоявшего из высшей аристократии, судебных и военных чинов) для регистрации законов, дабы освободить от этой обязанности парламенты, традиционно бравшие ее на себя, — одобрения не получили, и не потому, что были плохи, а потому, что шли «сверху». Начав войну с парижским парламентом, Бриенн попытался проявить твердость и при очередном отказе зарегистрировать эдикты выслал непокорных парламентариев в Труа, тем самым, говоря языком современности, резко повысив их рейтинг в глазах народа. Воодушевленные всеобщей поддержкой, магистраты упорствовали, а денег в казне не прибавлялось. Оставалось одно: прибегнуть к долгосрочному, рассчитанному на три года, займу, позволявшему стабилизировать финансы к 1792 году. Но так как заем требовалось утвердить, в ход пошли закулисные переговоры и посулы, в результате которых заскучавшие в провинции парламентарии с радостью вернулись в Париж и с ходу зарегистрировали эдикт, уравнявший протестантов в правах с католиками, отвергнув заем и новые, хотя и сильно урезанные, налоги.

Кутерьма с утверждением указов пугала королеву, не понимавшую, почему король не может просто приказать принять тот или иной закон. Она часто рассказывала Кампан, каким трогательным образом повышали налоги герцоги Лотарингские. Правитель шел в церковь и после проповеди, встав на лавку и взмахнув шляпой, называл нужную ему сумму. Рвение добрых лотарингцев было столь велико, что мужья тайком от жен брали из дома белье или утварь, продавали их и таким образом увеличивали свой вклад. Нередко случалось, что денег собирали больше, чем нужно, и тогда герцог приказывал вернуть лишнее. Во Франции монарх мог продиктовать свою волю парламенту во время специальных королевских заседаний, именуемых «ложем правосудия». Но времена изменились: когда Людовик XVI явился в парламент и, выслушав дебаты, встал и заявил, что он «повелевает регистрацию» вышеуказанных законов, оппозиция в лице герцога Орлеанского воспротивилась, заявив, что принятие решений на основании одного королевского мнения не может быть законным и является «инструментом деспотизма». А вскочивший с места герой американской революции Лафайет и вовсе потребовал созыва Генеральных штатов. Парламент отказался зарегистрировать заем. Возмущенный выступлением Орлеана, Людовик XVI отважился отправить кузена в ссылку в его поместье в Пикардии, запретив ему принимать у себя кого-либо, кроме родственников, чем вызвал бурю негодования среди фрондирующих аристократов. И очень скоро нерешительный Людовик позволил знатному оппозиционеру перебраться поближе к Парижу, «но не ближе чем на два лье». «От кого я должен ждать повиновения и подчинения, как не от принца одной со мной крови?» — словно оправдываясь за свое решение, смущенно писал изгнаннику Людовик. В это же время Лафайет сообщал своим американским друзьям: «Французы приобрели привычку принимать близко к сердцу вопросы, входящие в компетенцию государства».

Париж бурлил. Упорное сопротивление парламента планам двора подогрело страсти во всех слоях общества, объединившегося в неприязни к двору и ненависти к королеве. Первый министр Ломени де Бриенн — ставленник королевы, следовательно, назначенные им новые министры тоже ставленники Австриячки. Куда смотрит король? Пора созывать Генеральные штаты! Народ сжигал чучела Калонна и «девки Полиньяк», начальник полиции с ужасом ожидал, когда агенты сообщат ему, что «на площади такой-то сожгли чучело ее величества», и слал в Версаль депеши, уговаривая королеву не ездить в столицу. В Европе авторитет Франции, достигший в 1785 году небывалых высот, стремительно падал. Пребывая на грани финансового краха, королевство вопреки собственным интересам и несмотря на союзнический договор оставило без поддержки Голландию, где партия «патриотов» свергла власть статхаудера. Весной 1787 года на территорию Голландии вторглась прусская армия и при поддержке английских денег восстановила правление статхаудера, в результате чего страна оказалась в сфере влияния Англии и ее союзницы Пруссии. Торговое соглашение 1786 года, открывшее английским товарам свободный доступ на французский рынок, перечеркнуло выгоды заключенного в 1783 году победоносного мира с Англией, позволив англичанам разорять французских текстильщиков. Обязательства перед альянсом давно не выполнялись в полном объеме, и император все чаще задумывался, не пора ли подыскивать новых союзников, и — несмотря на глубокие противоречия интересов — начинал посматривать в сторону Англии. Австрия с большим интересом наблюдала за неурядицами во Французском королевстве, ослаблявшими страну не только изнутри, но и на международной арене. «Мне очень интересно узнать, какую позицию займет Франция, оказавшаяся в крайне критическом положении как внутри страны, так и вовне. Мне хотелось бы, чтобы она вышла из нынешней ситуации если не с выгодой, то хотя бы с честью; но мне кажется, что ее ждут большие неприятности, даже если ею станут управлять иные люди, а не те жалкие личности, что сейчас стоят у кормила власти», — писал Кауниц Мерси, недвусмысленно давая понять, что в здании альянса появилась трещина. В том же духе писал Мерси и Иосиф II, разве что в его письме читается сочувствие к сестре: «Любопытно узнать, чем кончатся беспорядки внутри французского государства; я очень огорчен постигшими королеву неприятностями и тем дурным отношением, что сложилось к ней в обществе». Говорят, следом Иосиф отправил письмо, где в привычном для него менторском тоне поучал сестру, как ей выходить из создавшегося положения. Письмо это не сохранилось, и неизвестно, помогли ли Марии Антуанетте советы брата. Тем не менее в данной ситуации королева инстинктивно выбирала верный путь: поддерживать предлагаемые реформы, чтобы сохранить главное — королевскую власть.