В Версале все казалось спокойным; утром 5 октября король уехал на охоту, детей отправили на прогулку, а королева пошла в Трианон. Как пишут многие, там, в искусственном гроте, она провела последние счастливые минуты своей жизни, наслаждаясь тишиной и осенним покоем. Когда на дорожке показался запыхавшийся паж, она мгновенно почувствовала, что случилось страшное несчастье, и заспешила навстречу. К королю также послали гонца; его величество, прервав охоту, вернулся во дворец, где настроение его обитателей было близко к панике. Мятежники уже прошли Севрский мост, и остановить их можно было только силами Фландрского полка, способного перегородить Парижскую дорогу. Но кто отдаст приказ? Когда король наконец приехал, было поздно: народ заполонил Оружейную площадь и, стоя под проливным дождем перед запертыми — впервые за долгие годы! — воротами дворца, злобно взирал на часовых, преграждавших путь к ненавистным монархам. Королева тем временем отдавала приказы своим придворным дамам: уверенная, что король ее поддержит, она готовилась к отъезду. Она давно хотела уехать, и сейчас такая возможность представилась: карета дофина стояла запряженная, а толпа еще не окружила дворец. Но король никак не мог решиться и в конце концов заявил, что не желает, чтобы его народ думал, будто он бежал от него. Тогда министр Королевского дома Сен-При начал уговаривать королеву уехать одной вместе с детьми. Но Мария Антуанетта отказалась. «Я знаю, они явились из Парижа за моей головой; но мать научила меня не бояться смерти; я буду спокойно ждать ее. <…> Все, что у меня есть, удерживает меня здесь; мой отъезд даст повод для клеветы. Скажут, она виновна, раз бежит. <…> Нет, нет, мое место здесь, подле короля», — вспоминал слова королевы писатель и полемист Ривароль.

В знак доброй воли Людовик XVI принял депутацию от народа — пятерых женщин, одна из которых, юная Луиза Шабри, при виде короля упала в обморок, две же другие смущенно пробормотали, что пришли просить хлеба. Король ласково пообещал женщинам, что хлеб у них будет, велел накормить делегаток и выдать каждой семь луидоров. Тем временем толпа прибывала и из нее все чаще раздавались угрожающие крики. Пока король оставался в нерешительности, часть озлобленных и мокрых амазонок направилась в Собрание, прервав своими криками заседание. Прекрасно понимая, что произошло, и зная, что Национальная гвардия Лафайета, полк, которым — в отличие от толпы разъяренных фурий — как-то можно управлять, еще не подошел, Мирабо немедленно предложил проголосовать за неприкосновенность особы короля. Подразумевая, что убийство королевы преступлением можно не считать. Взволнованный король устроил совещание, на котором почти все министры, за исключением Неккера и графа де Монморена, уговаривали его уехать — сначала в Рамбуйе, а потом в Нормандию, где он сможет собрать совет и начать переговоры с Собранием. Король пожелал узнать волю королевы. Мария Антуанетта согласилась ехать — с условием, что ее не разлучат ни с королем, ни с детьми.

Наконец монарх приказал закладывать карету. Но поздно: дворец окружен, часть гвардейцев перешла на сторону мятежников; все дороги перекрыты, а постромки карет перерезаны. «Королю, который на охоте проделывал верхом до двадцати лье в день, уехать в Рамбуйе верхом показалось серьезным нарушением <…> Из-за княжеских привычек, ставших для французской королевской семьи второй натурой, шанс на спасение был утрачен», — напишет впоследствии графиня де Буань. Расстроенный король заперся у себя, а когда к нему с бумагами пришли депутаты Собрания, подписал все, практически не глядя. Семьсот дворян, вооруженных придворными шпагами, а некоторые еще и пистолетами и саблями, в растерянности бродили по дворцу, не зная, что предпринять. Придворные дамы королевы сидели на табуретах, приготовившись бодрствовать всю ночь: они тоже не знали, что делать и чего ожидать; всем было страшно.

Около полуночи появился мокрый и забрызганный грязью Лафайет и тотчас потребовал провести его к королю. Не сумев ни остановить поход на Версаль, ни опередить толпу, он считал своим долгом убедить его величество в своей верности и готовности своих гвардейцев взять под охрану дворец. К этому времени толпа на улице в основном успокоилась и принялась устраиваться на ночлег. Король повелел раздать народу имевшийся во дворце хлеб. Кто-то нашел ночлег в окрестных трактирах, кто-то устроился возле костра, кто-то давно спал, сраженный безмерным количеством спиртного; какие-то пьяные мегеры нестройными сонными голосами продолжали выкрикивать проклятия королеве. «В этот день королева явила присущие ей смелость и величие души, — писала мадам де Турзель. — Ее поведение было достойным и благородным, лицо выражало спокойствие. Хотя она прекрасно знала, чего ей следует опасаться, никто не заметил ее волнения; она всех ободряла, обо всех заботилась». Позволив Лафайету убедить себя, что можно спокойно отправляться спать, Людовик пошел к себе, посоветовав всем также ложиться спать. Королеве рекомендовали провести эту ночь у короля, но она отказалась. «Я предпочитаю сама подвергнуться опасности, нежели навлечь ее на короля и детей», — сказала она. Перед тем как удалиться, она велела Турзель при малейшей тревоге вести детей к королю. Часам к двум дворец, наконец, погрузился в зыбкий сон. Две придворные дамы вместе со своими горничными устроились в креслах в прихожей перед спальней королевы.

На рассвете одна из дам услышала топот и крики — сначала со стороны Дворика принцев, а потом совсем рядом на лестнице. Пока дамы разбирались в происходящем, раздался крик «Спасайте королеву!». Мадам Тибо, первая горничная королевы, всю ночь не сомкнувшая глаз, успела накинуть на Марию Антуанетту плащ, и они вместе побежали к королю. Когда дверь в конце коридора оказалась запертой, обе женщины в отчаянии зарыдали. Услыхав их крики, какой-то слуга отпер дверь и впустил их в королевские покои. Людовика на месте не оказалось. Разбуженный тем же шумом, он потихоньку отправился к себе в кабинет, откуда был виден двор. Жуткое зрелище толпы, насадившей на пики первые трофеи — головы двух убитых ею гвардейцев[23], привело его в ужас, и он поспешил к королеве. Не найдя ее в спальне, он заторопился к дофину. Увидев спешащую навстречу ему служанку с дофином на руках, он взял у нее мальчика и велел следовать за ним. Мария Антуанетта ждала короля у него в кабинете; увидев мужа и сына, она со слезами бросилась к ним. Мадам де Турзель привела Мадам Руаяль; семья воссоединилась. Вскоре пришли Прованс с супругой, королевские тетки и Мадам Елизавета. При виде родственников у королевы немного отлегло от сердца: семья в сборе, все живы. Устроившийся на коленях у тетки дофин потихоньку канючил: «Мама, я есть хочу!» — и Мария Антуанетта шепотом уговаривала его потерпеть.

Тем временем мятежники ворвались в спальню королевы, по дороге прикончив гвардейца, попытавшегося преградить им путь; никого не обнаружив, искололи штыками постель. Говорят, найти спальню королевы мятежникам помог сам герцог Орлеанский, явившийся в Версаль вслед за толпой, дабы полюбоваться на несчастья кузена. Ходил слух, что и сам поход организовал Орлеан, подославший своих эмиссаров, чтобы те довели до исступления толпу, а потом подогрели ее спиртным. Впрочем, амазонок, подобных бывшей актрисе Теруань де Мерикур, вышагивавшей во главе колонны (как утверждают некоторые, с обнаженным бюстом), подогревать не требовалось. Лафайету с его гвардейцами с трудом удалось очистить часть дворца от разъяренной черни и не дать ей прорваться к королю. Толпа требовала, чтобы Людовик вышел на балкон. Лафайет, выйдя на балкон вместе с королевской семьей, принялся уговаривать толпу успокоиться и возвращаться в Париж; но его, похоже, не услышали. Или услышали, но совершенно по-другому, и стали требовать возвращения в столицу короля. Под крики «Да здравствует король, нация и Национальная гвардия!» Людовик с семьей ушли с балкона. Но толпа снова потребовала — теперь уже королеву. Та вышла вместе с детьми. «Без детей!» — раздался чей-то вопль. Передав детей теткам, Мария Антуанетта осталась на балконе одна. Наверное, это был самый страшный миг в ее жизни. Искаженные гневом и злобой лица, море лиц, слившихся в единую алчущую крови морду чудовища, головы на пиках, сжатые кулаки, обращенные в ее сторону. Она сумела величественным взором окинуть вздыбленное людское море и, повернувшись, удалиться с высоко поднятой головой. Писали, что вслед ей раздалось «Да здравствует королева!» и толпа зааплодировала.