Мерси ответил королеве не менее пространным письмом от 7 марта. Смысл его сводился к тому, что на внешнюю помощь, включая помощь брата, рассчитывать не следует. «Не стоит скрывать, что великие державы просто так ничего не делают. Какой бы оскорбительной ни казалась эта истина, она от этого не изменится, ее всегда можно замаскировать под государственную необходимость. <…> Тот, кто хочет преуспеть в большой политике, должен с ней считаться. <…> У короля Сардинии всегда были виды на Женеву; ему хочется расширить свои границы в Альпах за счет французской территории; его также интересует территория департамента Вар. Поощряя эти виды, Франция вряд ли много потеряет. С Испанией также можно вести переговоры, намекнув на возможность расширения границ Наварры за счет Франции. Феодальных князей, имеющих земли в Эльзасе, можно купить не слишком задорого, а содействие их очень важно. Только от императора можно ожидать незаинтересованной помощи; но для этого надобно, чтобы он мог оказать ее без риска вступить в конфликт интересов с Пруссией, безраздельно преданной Англии. Учитывая вышесказанное, необходимо начать переговоры, которые будут вести лица преданные и опытные. <…> Но прежде всего надо бежать. Когда главная задача будет решена, вокруг короля объединятся верные ему силы», — писал Мерси, зная, что королева не сильна в политике. Чтобы суровая правда не была слишком горька, он обрушился на Англию, от которой, собственно, принимая во внимание давнюю взаимную неприязнь обоих государств, помощи не особенно и ждали. По мнению Мерси, Англии выгодно разорение давней соперницы, а потому есть опасения, что она станет препятствовать иным государствам помогать восстановлению монархии во Франции.

Письмо Леопольда II подтвердило мысли Мерси. «…Мне кажется, следует подождать более благоприятных обстоятельств, ибо, сколь ни велико мое желание и добрая воля, без помощи и содействия основных дворов Европы я вряд ли сумею оказать вам помощь и справиться с затруднениями», — писал император сестре. От урока большой политики у Марии Антуанетты остался горький осадок. Напрашивался единственный вывод: можно надеяться только на себя. И никакой дорогой ее сердцу Австрии. С этим смириться было значительно труднее.

Королевская семья становилась все более несвободной. Приближалась Пасха, и король, ослабленный тяжелой болезнью, захотел уехать в Сен-Клу, провести пасхальные недели вдали от враждебной ему и его вере столицы. Но окружившая дворец толпа не позволила карете короля и его семьи выехать за ворота Тюильри. Прибывший на помощь Лафайет ничего не смог сделать; национальные гвардейцы поддержали толпу и отказались исполнять приказы своего командира. Высунувшись из окна кареты, король произнес: «Удивительно, после того как я дал народу свободу, я сам оказался несвободен». Тогда, по словам Турзель, Лафайет предложил королю силой проложить дорогу, на что Людовик ответил: «Это вам, сударь, решать, как надо поступать, чтобы заставить исполнять вашу конституцию». В конце концов Лафайету пришлось заявить, что он ничего не может сделать, и король вместе с семьей вернулся во дворец. «Неужели вы и теперь будете утверждать, что мы свободны?» — выходя из кареты, презрительно бросила королева Лафайету и, не дожидаясь ответа, направилась во дворец. К вечеру королю доставили адрес, составленный от имени департаментов, в котором народ выражал обеспокоенность желанием короля окружить себя неприсягнувшими священниками и держать на отдалении людей, преданных революции. Не желая навлекать опасность на свое окружение, король повелел состоявшим при нем епископам, великому дародателю кардиналу Монморанси, а также герцогу де Дюра и герцогу де Виллекье — этот давно уговаривал короля бежать — покинуть его. Теперь короля не надо было уговаривать: у него не просто отняли свободу, у него отняли возможность исполнить свои обязанности христианина, что для него являлось крайне важным. Но, не желая оставаться узником в Париже, он не хотел покидать Францию, ибо эмиграция означала потерю трона. Как писал генерал Буйе, во время революции король много читал из истории Англии и пришел к выводу, что Яков II потерял корону из-за того, что покинул страну, а Карл I лишился головы потому, что начал войну против собственных подданных. Именно эти соображения побуждали Людовика XVI оставаться во Франции, не вставать во главе армии и не предпринимать никаких действий против взбунтовавшегося народа. Он говорил, что «предпочитает стать королем Меца», куда, по плану Бретейля, должна была уехать королевская семья.

После неудачной попытки покинуть Тюильри жизнь во дворце словно замерла; королевская семья тайно готовилась к побегу; многие придворные захотели уехать, их никто не удерживал. Королева, всегда неохотно покидавшая дворец, теперь пользовалась любой возможностью выехать в город, чтобы приучить охрану к своим отлучкам. Собрание заставило короля написать обращение к своим представителям при иностранных дворах: «…враги конституции не перестают повторять, что король несчастен, словно для короля может существовать иное счастье, кроме счастья его народа. Они говорят, что его власть унижена, как будто власть, основанная на силе, более могущественна и прочна, чем власть закона. Наконец, они говорят, что король не свободен. <…> Это нелепая клевета, если принимают за лишение свободы согласие, многократно выраженное королем, оставаться среди граждан Парижа». Монморен, долго уговаривавший короля не подписывать эту ложь, способную сослужить ему плохую службу за границей, так как за нее тотчас уцепятся принцы-эмигранты, в конце концов поставил рядом свою подпись — опасаясь новых эксцессов со стороны Собрания. За это обращение Собрание устроило королю овацию. В день Пасхи Людовику XVI вместе с семьей пришлось отправиться в церковь Сен-Жермен-л'Осеруа, что в приходе Тюильри, где вел службу присягнувший священник.

«…О планах бегства известно только четырем французам, трое из которых находятся за границей», — писал Ферзен своему другу фон Таубе. Тем не менее парижане были уверены, что в Тюильри что-то замышляют, поэтому, чтобы удобнее было охранять королевскую семью, Прованса с женой и свитой заставили перебраться из Люксембургского дворца в Тюильри. Отчаявшаяся и измученная, Мария Антуанетта держалась из последних сил; государи соседних стран выражали сочувствие, однако, как и писал Мерси, вопрос о конкретной помощи, особенно финансовой, обходили стороной. Но если пару месяцев назад королева считала: «…прежде чем мы не уверимся в помощи нам Испании и Швейцарии, равно как и в помощи императора, мы не станем ничего предпринимать» — теперь она ждать не могла. А уверенность и поддержка Ферзена не давали ей опускать руки.

Ферзен принимал участие как в разработке тактики побега, так и в материальной его подготовке. От имени королевской семьи он сделал заем в два миллиона ливров, хотя на побег требовалось 15 миллионов. Ему приходилось отдавать свои деньги и деньги своей любовницы Элеоноры Сюлливан, точнее, ее покровителя Кроуфорда, но их все равно не хватало. Баронесса Корф также внесла свою лепту в финансирование побега. (Когда, наконец, брат решит предоставить Марии Антуанетте кредит, будет поздно.) Тем не менее за полгода до побега Ферзен заказал громоздкую берлину темного зеленого цвета, обитую изнутри золотистым шелком. В этом шестиместном экипаже с комфортом могли разместиться королевская семья и двое сопровождающих, ибо королева ни за что не хотела разлучаться ни с королем, ни с детьми. Берлина была заказана от имени русской баронессы Корф, вдовы, проживавшей вместе с матерью в Париже и собиравшейся отбыть на родину. В те времена в таких прочных тяжелых каретах ездили по Европе богатые русские путешественники и немецкие банкиры, так что на дороге она не должна была привлечь особого внимания. А вот во дворе дома Ферзена на улице Матиньон, куда ее доставили от каретника и где она простояла довольно долго, любопытных, являвшихся поглазеть на нее, оказалось хоть отбавляй. (И это в то время, когда все газеты писали, что король собирается бежать!) Так как дорога предстояла долгая, а рассчитывать на трактиры особенно не приходилось, в карете имелись ящики для запасов провизии и необходимых вещей, включая ночные горшки. Иного способа путешествовать королевская семья себе не представляла.