При первой же встрече Тамара Сергеевна заявила решительно:

— Андрей Иванович, я попрошу перевода в ваш батальон.

Симонов пытался возразить ей, но она перебила его:

— Слушайте, Андрей Иванович, мне стало невмоготу выносить «ухаживания» майора Ткаченко, командира второго батальона, — и при этом так взглянула на Симонова, точно с укором спросила: неужели ты не рад нашей встрече? — Я вас искала, запрашивала управление эвакогоспиталей! — помолчав, добавила она.

Теперь, прислушиваясь к неясно доносившимся из степи голосам, Симонов рассеянно поглядывал в ту сторону, куда ушла Магура.

— Товарищ майор, разрешите? — обратился к нему старший адъютант лейтенант Мельников: — Связь с ротами налажена. Из третьей старший лейтенант Метелев сообщает: противник не обнаружен.

— Обнаружится. Поторопите с оборудованием огневых точек.

— Заканчивают уже.

Симонов хотел сказать: «Молодцы!», но в это время подбежал дежурный телефонист:

— Разрешите, товарищ гвардии майор! Из штаба полка приказание: вам явиться к комдиву подполковнику Василенко.

Штаб дивизии расположился между сопками, в трех километрах от полотна железной дороги. В темноте слышались шаги, приглушенный говор и шелест травы.

Перед Симоновым внезапно выросла могучая фигура адъютанта комдива.

— Где комдив? — спросил майор.

— Он ждет вас, ответил адъютант. — Идемте, я провожу вас к нему.

Из темноты донесся знакомый голос командира второго батальона майора Ткаченко:

— От уперта людына! Я — що, в позычку прошу? Положено батальону — вертай назад!

— Слышали? — засмеялся адъютант. — Ткаченко воюет… Буря!

— К кому это он подступает так?

— Штурмует начальника медсанслужбы. Врача требует.

— Разве ему не дали еще?

— Дали, да он требует вашего, врача Магуру.

— Она работает в таком же батальоне…

— Любимчик комдива — ему все можно — требует…

— Это ему кажется, что все ему можно, — возразил Симонов. — Комиссар мой здесь?

— Рождественский и другие комиссары полков и батальонов в политотделе. Идет совещание. Сюда, в эту траншейку давайте, товарищ майор.

Спускаясь в траншею, Симонов услышал возбужденный голос подполковника Василенко:

— Не можем же мы ждать до рассвета.

— Не в этом дело, Владимир Петрович, — отвечал ему полковой комиссар Киреев со своим обычным спокойствием. — Поезжайте одни, а я не поеду к комкору. Не нахожу нужным, не вижу надуманной вами угрозы нашим тыловикам.

Очутившись в просторной квадратной выемке, прикрытой брезентом и освещенной двумя керосиновыми лампами, Симонов козырнул комдиву:

— Разрешите, товарищ гвардии подполковник?

— Вот дождались, наконец, — высоким голосом отозвался Василенко. — Роты окопались?

— Заканчиваем.

— Что нового донесла ваша разведка?

— Немцы напротив батальона не обнаружены. Однако полагаю…

— Полагайте, — оборвал Василенко, — а себя не обнаруживайте. — И отвернулся. — Я не боялся бы риска, — продолжал он, обращаясь к Кирееву, — я не против риска для пользы дела, комиссар.

Сутуловатый и плотный Киреев сидел за походным столиком, крепко сжав переплетенные пальцы. Темные глаза его были суровы.

Минуту назад Симонову казалось, что он и комдив будут рады друг другу. Как никогда, Симонову хотелось, чтобы теперь, наконец, между ними установились те отношения, какие бывают между старшим начальником и подчиненным, которому доверяют. Он продолжал стоять навытяжку, выжидая, когда подполковник обратится к нему.

— Булата ко мне! — крикнул комдив, наклонившись к траншее.

Симонов посторонился, услышав позади торопливые шаги, по которым он узнал своего земляка майора Булата. Это был плотно сколоченный и верткий человек, с круглым энергичным лицом и быстрыми хитроватыми, всегда будто улыбающимися маленькими глазками. Булат с Симоновым были из одного города — из Кирова, но познакомились и подружились они только в дивизии, — комбат радовался слухам о предстоящем назначении его земляка командиром полка взамен командира, отбывающего на учебу. Войдя в землянку, Булат вскинул к пилотке своей сжатый кулак и на уровне виска разжал пальцы.

— Слушаю вас, товарищ подполковник!

— Вызвать ко мне командира артдивизиона капитана Смирнова — срочно!

Василенко присел к столу, раскинул хрустящую, лощеную карту, разгладил ее ладонью.

— Садитесь, Смирнов, — словно только сейчас заметив комбата, приказал он. — Не торчите на проходе, садитесь.

Симонов присел, молча и напряженно ожидая, что прикажет комдив. А тот, вяло улыбнувшись, вдруг порывисто отдернул от карты руку и, помахав ею у лица, будто отгоняя табачный дым, сказал:

— Командир корпуса приказывает немецкие танки встретить из окопов. Вы понимаете, Симонов, что против дивизии может выступить одна из трех танковых дивизий? Вас подстерегают десятки серьезных неожиданностей. Это война, товарищ инженер-строитель!

Немного задетый грубоватым, насмешливым тоном комдива, комбат промолчал. — мы не можем очертя голову бросаться батальоном на немецкий полк, — продолжал Василенко. — И на обжитые окопы не очень рассчитывайте. Засиживаться в них мы не намерены. Наступит пора, будет приказ — вперед. Предупреждаю: наломаете дров, исправлять ваши промахи у меня времени не хватит…

Тихим и спокойным голосом Киреев сказал:

— Вам следует запомнить, Симонов, и внушить своим подчиненным: при любых условиях — отступление совершенно исключается.

— Затаите дыхание, не шевелитесь до утра. Ждите, когда немцы скопом полезут, как вчера, — заключил Василенко, вставая. — Ясно?

— Мы со своим комиссаром ориентировали роты в том же духе.

— Загляните к начальнику штаба и немедленно в батальон.

Симонов козырнул и вышел.

Прислушиваясь, как замирают мерные шаги комбата, Киреев заметил:

— С Симоновым не следовало бы так резко, командир. Комбат не заслуживает…

Василенко всякий раз не мог скрыть досаду, когда Киреев подмечал его неприязнь к Симонову.

— Пока я еще не знаю, чего заслуживает этот Симонов, — сказал он. — Не знаю!

— Изучайте, будете знать, — возразил комиссар. Он встал, подошел к лампе и прикрутил фитиль. — Дымит, дышать нечем. Да-а… Людей изучать интересно, Владимир Петрович. И нужно… Тогда мы собственными глазами увидим человека — с его взлетами и срывами, с ошибками и душевными страданиями, со стремлением исправить ошибки, — будем точно знать, можно ли на него опереться. Характер командира проявляется в действии. Верно ведь? А мы с вами Симонова в действии еще не видели.

— На рассвете Руоффа встречаем, некогда мне изучать. Я не уверен в этом Симонове, как уверен в Ткаченко или в любом другом кадровом офицере. Кто он? Инженер-строитель. А полку нужен настоящий комбат.

— Кстати о Ткаченко, об этом, как вы говорите «положительном комбате». Его требование неосновательно.

— А-а! — подхватил Василенко, обрадованный переменой темы. — Вы по поводу Магуры?

— По-видимому какие-то причины у нее были, если потребовала перевода. Начальник медсанслужбы мог бы не согласиться с ее доводами, но он все же перевел ее. Возвращать Магуру во второй — ни в коем случае.

— Начальник медсанслужбы жаловался мне, — с усмешкой сказал Василенко — Ткаченко его штурмует: «Виддай ликаря!» А доктор спрашивает: «А вона що, твоя?» Ткаченко не отступает: «Виддай, кажу. По-доброму виддай, а то…» — Василенко тряхнул головой и засмеялся. — Прорвало человека!

— Просто разнузданность! — возмутился Киреев, продолжая тихонько барабанить пальцами по столу.

— Самолюбивый он, черт…

— О, как же! Этому надо положить конец. Я никогда не встречался с этой Магурой, но она, по-моему, права, что решила уйти подальше от такого комбата.

— Я ему всыплю, комиссар, — сказал Василенко. — Сгоню с него всю блажь! Сгоню! Н-ну, добре. Так ты не поедешь со мной к полковнику?

Киреев не успел ответить — из траншеи послышался голос: