— Я внимательно слушал вас, товарищ гвардии полковник, — отозвался Киреев. — Не только стоять насмерть должны наши дивизии, но и захватить инициативу.

— Конечно! — согласился Мамынов. — Когда мы были под Москвой, еще тогда верховная ставка поставила перед нами совершенно ясную боевую задачу: остановить продвижение войск Клейста! На нашем участке мы выполнили этот приказ. Но видите, какое здесь соотношение сил: когда мы говорим о наших задачах, пока что мы вынуждены все еще прямо противопоставлять их задачам Руоффа! А ведь он командует армией! В его распоряжении восемь дивизий. Кроме стрелковых дивизий, — танки, артиллерия, масса минометных подразделений.

— В Северной группе войск Закавказского фронта мы не одни, товарищ гвардии полковник.

— В нашем районе, здесь, в Моздокской степи, вся тяжесть вражеского удара приходится как раз по нашему корпусу!

— Но ответные наши удары у генерала Руоффа уже породили тревогу и сомнение в верности тактического расчета Клейста, — возразил Киреев. — Руофф уже начал искать выхода. Отказавшись от лобового штурма гвардейских войск, он часть сил — технику и пехоту — поволок в безводную степь. А мы…

— Да, мы, к сожалению, еще не можем подняться и пойти в решительную атаку, — нам не под силу, — сказал Мамынов. — Но наш командующий накапливает эту силу. — Помолчав немного, он продолжал, укоризненно взглянув в лицо Кирееву: — Нельзя не руководствоваться, не оперировать такими величинами, как техническая оснащенность, огневая мощь и число штыков. А пока что эти факторы в большом преимуществе на стороне противника.

С минуту в землянке длилось глубокое молчание.

Тяжело опустив на стол увесистый кулак, Киреев сказал:

— А мое мнение такое: невзирая на всякие фланговые маневры генерала Руоффа, продвигаться вперед! Не очень тогда смело клейстовские дивизии ринутся в Алхан-Чуртскую долину, если почувствуют угрозу своим коммуникациям в районе Моздока.

Мамынов усмехнулся.

— Мыслям всегда более просторно, чем деловому решению задачи. — Он взглянул на Василенко. — Доложите результаты расследования о нарушении приказа батальоном майора Симонова.

— Факт остается фактом, — ответил Василенко. — Приказ нарушен по халатности комбата.

— Какие же выводы вы сделали?

Намеревался отстранить от командования батальоном майора Симонова, но против такой меры категорически возражает мой комиссар.

— Не договорились?! — удивился Мамынов.

— Да, я против такой меры. Я считаю Симонова невиновным, — молвил Киреев.

— Но почему же командир дивизии иного мнения, товарищ гвардии комиссар?

— Владимир Петрович, я думаю, придерживается неправильного взгляда относительно некадровых офицеров.

— Очень интересные разговоры, — сказал Мамынов, поморщившись и пожав плечами.

— Разрешите мне высказать свое мнение?

— Пожалуйста.

Киреев и Василенко стояли рядом, холодно поглядывая друг на друга, в равной мере досадуя на то, что этот вопрос выходит за пределы их личных отношений.

— Я слушаю, — поторопил Мамынов.

— Симонов не является кадровым офицером. Он не обладает строгой подтянутостью, быть может, не успел заучить всю военную терминологию. Вот эти недостатки майора и кололи глаза Владимиру Петровичу. Я совершенно не согласен со своим командиром в такой поверхностной оценке Симонова. Таких людей воспитывать, растить надо, но не отодвигать их на задворки.

— Один ноль в пользу комиссара, — согласился Мамынов. — Но как ваш майор ведет себя в боевой обстановке?

— Думаю, что по долгу службы оценку комбату должен дать командир.

— Ты уж начал, — возразил Василенко, — говори до конца.

— Ну, что ж, скажу, — согласился Киреев. — Симонов серьезный человек. Он не герой, но и страху не поддается.

— Это лишь внутреннее его качество, — заметил Мамынов.

— Деловые качества являются проявлением внутреннего содержания человека. В боевой обстановке Симонов проявляет значительную инициативу. Человек он рассудительный, зря не бросит людей под огонь.

— Так, что ли? — спросил Мамынов, взглянув на Василенко.

— Пока что так, — с неохотой признал тот. Но тотчас же неопределенно добавил: — Поживем — увидим.

Мамынов понял, что Василенко только из самолюбия не желает признать себя побежденным. То же самое угадал и Киреев. Это возмутило его, и он решил воспользоваться случаем, чтобы высказать здесь Василенко свою неизменную и определенную точку зрения:

— Владимир Петрович! Не могу выносить ни одной фальшивой ноты, даже если я слышу это в голосе самого близкого мне человека! — «Поживем — увидим». Что означают эти слова? Только вчера мы беседовали, и вы сами сказали, что ошибаетесь в выводах о Симонове. Даже жаловались, что Ткаченко, мол, не то, что Симонов: в боевой обстановке не ищет новых приемов, а воюет по когда-то установившимся правилам, по шаблону! Разве не так?

— Я вижу, перечень вопросов, по которым командир и комиссар расходятся во взглядах, довольно обширен; — с неудовольствием заметил Мамынов и снова взял папиросу, хлопнув крышкой портсигара.

— Я не закончил своей мысли, — невозмутимо продолжал Киреев. — Собственно, мои слова не столько будут обращены к вам, товарищ гвардии полковник, сколько к Владимиру Петровичу. Вышло уж так, что в вашем присутствии я вынужден повторить то, что неоднократно уже говорил своему командиру. — Он в упор посмотрел на Василенко. Тот не выдержал его взгляда и отвернулся. По лицу его скользнула улыбка. А Киреев продолжал:

— Симонов — инженер-строитель по профессии, так сказать, сугубо гражданская личность. В оценке подполковника он выглядит таким плохим, что диву даешься, как это его могли сделать командиром батальона? Скажу откровенно: и я считаю, что он вовсе не идеальный комбат, но зато это хороший русский честный человек. Перед ним, как и перед кадровыми командирами, поставлена задача громить оккупантов. Естественно, что большие события от комбата требуют и больших дел, которые невозможны без умения не теряться перед лицом серьезных испытаний. У Симонова это умение есть, его действия соответствуют принципам и чувству долга советского патриота!.. На наших глазах, судя по патриотическим делам этого Симонова, растет хороший командир. А мы, как предложил было подполковник, — на задворки его?

— Вот что, — встав, сказал твердо Мамынов. — На это дело поставьте крест. Недопустимо только из принципа лишаться хорошего комбата. Вы правы, Сергей Платоныч, из сугубо гражданских людей надо умело растить командиров. Вашу дивизию я передвигаю за «Невольку», на участок соседней. А соседнюю подвинем севернее, против бурунов. Переход ночью. И давайте еще раз скажем себе: самое важное — беречь наши силы для будущих решительных ударов по гитлеровцам.

Появившись на КП первого батальона, Киреев застал там семинар парторгов. Он выслушал рапорт политрука Бугаева, поздоровался, разрешил всем присутствующим садиться и продолжать работу. Сняв пенсне, отвернулся, делая вид, что не интересуется вопросами семинара.

Смутившись, Бугаев заторопился. Потом раздал газеты, брошюры и объявил семинар законченным. Когда люди разошлись, Киреев сказал:

— Вы знаете, товарищ гвардии политрук, я человек сумрачный, признаюсь. Кстати, вы это и сами видите. Но даже мне скучно становится на таком семинаре. Очень скучно, — повторил он без признаков юмора. — Вы не привели ни одного характерного примера по поставленной теме. А сколько их, этих живых, быть может, памятных солдатам, примеров героизма вокруг! Нужно оперировать фактами, конкретными фамилиями. Да нашими же, собственными боевыми делами. — Неожиданно меняя тон, Киреев спросил подошедшего Симонова: — Вы получили приказ о передислокации? О том, что дивизия передвигается правее по фронту?

— Так точно, товарищ гвардии полковой комиссар, получили. Ждем установленного времени, — ответил тот.

Кивком головы Киреев пригласил подойти Бугаева.

— Нам стало известно, — сказал он, — что Гитлер уполномочил Адольфа Розенберга приступить к перестройке хозяйства Кавказа.