В последнем катрене вообще – полный абзац русскому языку, вроде классической школьной несуразицы «проезжая по деревне, лаяли собаки».
Итак, вот моё резюме насчет большинства стихов Пастернака:
Помощник поэта
Прелюбопытнейшую «услугу» недавно я на сайте Стихи. ру обнаружил: «Помощник поэта» называется. Там декларируется буквально следующее: «Оригинальная компьютерная программа от разработчиков сервера Стихи. ру поможет вам подобрать рифму к любому слову, а также сочинить стихотворение. В программе используется база рифм, примененных авторами нашего сервера»
Первая услуга – подбор рифмы к слову: «Введите слово, к которому вы хотели бы подобрать рифму».
Я ввел, для прикола, слово Сколопендра. Какую же рифму предложила мне Оригинальная компьютерная программа? А вот какую: Ветра. И ничего другого. Для лексикона авторов нашего сервера весьма не густо. А ведь тут можно было применить кучу (!) разных слов: недра, цедра, щедро, рента и т. д. и т. п.
Вторая услуга – написание четверостишия по двум первым строкам: «Введите первые две строки нового четверостишья. Они не должны рифмоваться друг с другом. Программа дополнит их до четверостишья на основе перекрестной системы рифмовки».
Ввожу такие две строки:
Какие же варианты четверостиший в ответ были предложены? В основном – убогие и примитивные. Причем, в общей сложности – всего по десятку вариантов для обеих строк. Среди них обнаружились, к примеру, такие перлы:
Ветви озябшего лета. – тут ударение озябшее.
А она ему платила – тут нет рифмы и смысл странноват.
Что за ёб@нная мать – матерная рифмочка предложена!
И меня еда-зараза – тут не поэзия, тут зараза.
Фиг ли надо приставать – тут офигенно высокий штиль.
О здоровии младенца – тут слово «здоровие», которого в современном русском языке нет.
Шампанским стол заливать – тут ритм не тот, да и смысл нулевой.
Вот такой вот сгусток бреда – тут ритма и рифмы нет, но зато весьма самокритично.
А не стыдно ли вам, господа создатели сайта, такие «услуги» поэтам-новичкам предлагать?
И вам, среднестатистическим «маститым» поэтам, угарно резвящимся и рьяно клонирующимся на Стихире, не позорно сочинять такую белиберду?
Художник и смерть
Прохаживаясь по выставке современной живописи, я увидел около одного из полотен импозантного мужчину с лицом киногероя. Спокойное холеное породистое лицо с пронзительными, но печальными карими глазами, смотрящими куда-то вдаль, прямым рубленым, но аккуратным, носом, с тонкими слегка сжатыми губами и волевым подбородком с чуть заметной ямочкой, со светлыми, с пепельным отливом, гладкими волосами, зачесанными аккуратно «в пробор», Средних лет, немного выше среднего роста. Подтянутая фигура. Одет в стильный серый костюм «а-ля Версачи», при модном красном галстуке. Он неподвижно замер около картины размером примерно метр на метр, в золоченой раме, висящей на белой стене.
Что мужчина является автором, не было сомнений. Он стоял, в пол оборота, близко к картине. Тёмными грубыми гуашевыми мазками на полотне было изображено нечто, напоминающее размытые контуры человеческой головы, не имеющей ясного лица. Собственно говоря, было одно большое тёмно-мутное пятно, на котором угадывались места, где должны быть глаза, нос, рот… Гуашевая палитра была суперпозицией черного, темно-серого, темно-желтовато-серого, тёмно-коричневато-зеленого и тёмно-красновато-фиолетового. Она имела сходство с масляной палитрой Эль-Греко и особенно Гойи и Мунка. От картины осязаемо исходили какие-то непередаваемо неприятные флюиды, наводящие жуть. У меня аж побежали холодные мурашки по спине.
«Ну, что скажете?», – с легкой усмешкой спросил художник, отводя взгляд куда-то вниз. Я ничего не мог ответить из-за внезапного комка в горле. Я придвинулся к картине и наклонился, чтобы прочитать её название, хотя интуитивно уже догадался: Смерть.
«Нравится?», – иронично скривился художник, не подымая глаз.
«Послушайте, как бы Вам это сказать…»
«А Вы не стесняйтесь, говорите напрямик. Я пойму», – перебил он меня и ободряюще кивнул; но его взгляд был устремлен куда-то в сторону.
«Ужасно! Это не живопись. Это мертвечина. Такое нельзя рисовать. Да, Вы мастер, это факт. Но художник должен воспевать жизнь, а не смерть».
«Воспевать?! – переспросил он резким тоном, – Вы хотите, чтобы я лгал?»
«А что, разве жизнь не достойна, чтобы её воспевать? Покажите красоту жизни. Не хотите красоту – покажите её мрачные стороны. Никто не запрещает. Дайте правду жизни, пусть суровую, пусть грубую, но – жизни».
«Да Вы, батенька, как я вижу, легкомысленный оптимист», – язвительно произнес художник.
«Нет, не в оптимизме дело. Просто есть грань, за которую искусство не должно заступать. Иначе оно перестаёт быть искусством».
«Вот как? И чем же оно тогда, по Вашему, становится?»
«Кошмаром. Бредом. Мерзостью. Тлением. Разложением. Смертью».
«Как много в Вас эмоций! Но давайте включим логику. Разве смерть не является непременным атрибутом жизни? Если Вам угодно, точнее – конца жизни? Разве не избавляет смерть от тягот и бедствий, от болезней и страданий? Смерть не меньшее благо, чем жизнь, а даже тысячекратно большее».
«Не вижу логики. Как может быть благом то, что убивает? Вам что – трупы нравятся больше, чем живые люди?»
«А Вам очень нравятся люди?», – ехидно переспросил мой собеседник.
«Увы, большинство не очень. Но это не означает, что их нужно презирать и желать им смерти. Наоборот, нужно их поддерживать и давать им своё тепло и свет. Ведь в каждом – душа. И эта душа есть чудо, которое воспевается искусством».
«Мда-а-а… Вы чокнутый. Тяжелый случай идиотского идеализма», – констатировал художник.
«Вот только давайте не будем переходить на личности. Между прочим, я тоже немного рисую, хотя как любитель, так, для себя. А вообще-то я научный сотрудник, материалист до мозга костей. И думаю, что душа есть сфера материализации идеального».
«Ну, раз Вы учёный, весь из себя такой умный-разумный и просвещенный, объясните мне, невежде, что же такое смерть».
«Смерть это отсутствие жизни».
«Ха-ха-ха! А жизнь это отсутствие смерти», – съёрничал он.
«Да, именно так. И Вы прекрасно понимаете, о чём речь. Ведь Вы, несомненно, сами знаете, в чём разница между живым и трупом».
«В том, что живой когда-нибудь непременно станет трупом. Но не наоборот», – криво усмехнулся мой собеседник.
«Да, Вы правы. Ведь у трупа нет души, ибо ей там неоткуда взяться».
«Если верить Библии, Христос вроде бы откуда-то её доставал, когда воскрешал мёртвых. И хотя он был воспет апостолами и живописцами, я в эту сказку не верю», – грустно улыбнулся художник. И добавил проникновенно: «Что касается души, то она есть до тех пор, пока есть тело. Как материалист, Вы обязаны со мной согласиться. Душа не может существовать без тела, как вино не может находиться без вместилища – бутылки или желудка. А раз душа не бессмертна, значит, смертна. А раз она смертна, то ничто, абсолютно ничто, в нашей жизни не важно. Ничто не имеет смысла. И искусство тоже». – «Тогда зачем Вы пишете картины?» – «Я художник, я не могу не писать». – «Но отчего Вы рисуете смерть, а не жизнь?» – «Раньше, когда я был молодой и хотел известности и богатства, то малевал пейзажики и физиономии. Но позже, когда приобрёл славу и деньги, я осознал их тщету». – «Художник, который алчет славы и денег, это мёртвый художник, даже если он мастер. Настоящий художник лишь тот, кто ищет истину и красоту».