«Значит, по Вашему, я мёртвый художник?», – мрачно спросил он. «Боюсь, что так», – чрезмерно жёстко ответил я.

Тут он впервые глянул мне прямо в глаза. Его взгляд прожёг всего меня, аж до печенки, животным ужасом, ибо в зрачках моего собеседника блеснула зловещая чёрная пустота. Я непроизвольно задержал дыхание и, собрав всю силу воли, выдержал его взгляд.

Он разочарованно отвернулся, тяжело вздохнул и дотронулся до своей картины. И вдруг на моих глазах он расплылся, как пятно гуашевых красок на бумаге, и по собственной дрожащей руке весь перетёк на полотно.

Он исчез. И только пронзительный взгляд в том месте на картине, где должны были быть глаза, не оставлял сомнений, что он попал туда, куда стремился.

Случившееся было невероятным, невозможным, абсурдным. Я в недоумении встряхнул головой и – проснулся.

Стояло чудное осеннее утро. За окном виднелись деревья, осыпанные золотом умирающих листьев. Я встал и подошел к мольберту. На нём стоял чистый холст. Я задумчиво взял кисть и начал неспешно смешивать краски…

Началось всё с того, что чайник не выключился, а продолжал угрюмо кипеть; вроде как кнопку автовыключателя заклинило. Тем же утром куда-то подевался один тапочек; нашелся вечером под кроватью. Назавтра из ванной пропала зубная щетка; через сутки обнаружилась на балконе.

Каждый день начало происходить нечто. То хлебные крошки на полу, откуда ни возьмись. То вилка рядом с мусорным ведром валяется. То еще что-нибудь странное. Такое ощущение, что какой-то Барабашка в доме завёлся.

Сначала я было подумал, что мышка, но ведь мышка не в силах тапочек утащить. Может, крыса? Но откуда на 9-м этаже крыса? К тому же, если б была крыса, она бы печенье, лежащее на столе, сожрала. А печенье вроде бы на месте. Или нет, стоп. Кажись, на пару печенинок стало меньше. Меньше или не меньше?

Но вот ещё: кран водопроводный вдруг оказался не полностью закрыт; пришел я вечером с работы, а струйка бежит. Крыса ведь ручку крана повернуть не в силах. Значит, всё-таки Барабашка. Или кто другой; кто ж его знает!

С одной стороны, неприятно, что кто-то шастает в моё отсутствие по квартире и малость хулиганит. С другой стороны, ничего уж такого криминального этот «кто-то» не творит. Нет, выгонять его я не буду. Пускай живёт. Вдвоём ведь веселей.

Интересно, куда он девается, когда я с работы прихожу? Прячется что ли? Но где? Я перерыл все шкафы и даже ящик с бельем – никого! Что делать? Да ничего. Просто – привыкнуть.

Ну, я и привык. Бывало, возвращаюсь домой и с порога кричу: «Барабашка, привет!» Он молчит, видимо, в шпиона играет. Ладно, пусть играет. Мне не жалко.

Вскорости захотелось мне на этого Барабашку взглянуть. А заодно погрозить ему пальцем не мешало бы, а то, не дай бог, со спичками начнёт баловаться… Принёс я с работы видеокамеру (плохенькая старенькая черно-белая камера; с микроскопа снял на время), установил на верхушке шкафа. Утром ушел на работу, камеру включил.

Вечером стал просматривать видеозапись – есть! Есть! Вот он! Никакой не Барабашка, а взрослый мужик! Ни фига себе! Причем, так по хозяйски по дому расхаживает! То возьмёт что-то со стола, пожуёт, то телевизор включит, то на диван ляжет. И что-то мне его физиономия как будто знакома… Да это ж я сам! Ой, чёрт, я ведь когда камеру включил, то не сразу из квартиры ушел. Вот склеротик!

И тут я понял, кто устроил дома барабашкину вотчину… Нет никакого Барабашки, кроме меня самого. И стало грустно и одиноко. Я-то ведь к Барабашке уже привык…

Привет, старикашка!

Я обращаюсь к тебе, к самому себе, которым стану (если вдруг доживу!) через много лет. Ты – это будущий я. Тебе уже стукнуло 80? Или аж 90? Ну, больше вряд ли, если полагаться на статистику.

Николашка, ты еще не в маразме? Нет? Прекрасно. Способен прочесть этот текст и осмыслить его? Трудно? Мысли путаются? Прошу тебя: сосредоточься. Пожалуйста. Очень тебя прошу. Это важно. Важно для тебя. Не для меня, ибо меня уже нет, поскольку я постепенно стал тобой. Я остался в 2012 году, в прошлом. Но могу тебе немного помочь. Никто не сделает это лучше меня, ведь мы – одно целое, только в разных временах. Ни дети, ни друзья, ни женщины, ни Бог – никто не поможет. У детей – свои проблемы. У друзей – свои болячки. У женщин свои заботы: дети. А Бога нет.

Кто-то пытается тебя насчет Бога переубедить? Хорошо, предположим, что Бог есть. Он всесилен, но не спасает при жизни, суля рай на небесах, а здесь допускает мучения, старость и смерть. И потому нет ему за это прощения. Значит лучше, чтобы его вообще не было. Коля, друг мой, не молись и не ходи в церковь. Твои стенания будут обращены в пустоту. А если вдруг я ошибся и Бог, наперекор здравому смыслу, всё же есть, не унижайся перед ним. Не ползай на коленях и ничего не проси. Сохраняй гордость. Гордость не гордыня. Гордыня грех, а гордость нет.

И к врачам не ходи. Среди них есть только одни настоящие врачи – хирурги; все другие – шарлатаны. Исцеляй себя сам. Самое лучшее лекарство – работа. Изучай природу, вгрызайся в науку, пиши книги, сочиняй стихи, рви гитарные струны, даже хоть лопатой на огороде махай, но – делай что-нибудь, не лежи на диване. Диван и телевизор – твои смертельные враги. Мозг должен хотеть, мышцы – потеть, душа – лететь. Если лежишь, встань. Ноги дрожат? В теле слабость? Головокружение? Но ведь это только ощущения. Они – всего лишь электрические импульсы в твоём мозгу. Силой воли и усилием тела ты можешь всё преодолеть. Напрягись, дружище. Постарайся, ради меня и себя.

И ничего не бойся, даже смерти. Душа не умирает (может быть). После смерти она уходит в информационно-волновое пространство (может быть). Мне почему-то хочется в это верить.

А жить нужно так, будто смерти нет. Колян! Не будь старпером. Не кисни! Не хнычь, как баба. Ты же мужик. Кстати, если теряешь интерес к женщинам, это беда. Срочно жри сельдерей, грецкие орехи и мидии – для стимуляции гормонов. Вообще любовь – великая сила. Без неё нельзя. Любовь нужна во всём: любви, дружбе, работе, творчестве. Всё, что делаешь, делай с любовью, иначе нет смысла.

Живи на полную катушку. И помни: жизнь всё равно закончится, но пусть это случится без стонов и соплей.

Однако прощай. Заболтался я с тобой. Здоровья и удачи тебе! И главное – мужества.

Астрономы всего мира уже много лет ищут во Вселенной братьев по разуму. Но никого, увы, не находят. Денег и времени потрачено немало. Мощных телескопов понастроили много, включая знаменитый американский Хаббл, а толку нет. К примеру, у нас в Пущино есть гигантская радиоастрономическая обсерватория. Вроде ловят там какие-то сигналы из космоса, да всё не то. Ходят радиоастрономы по наукограду с умным видом и читают в Доме ученых для публики популярные лекции «О внеземных цивилизациях». А вот давайте задумаемся, реальная ли это задача – установить контакт с внеземным разумом? Во-первых, свет от ближайших галактик идёт к нам многие тысячи лет. Это означает, что даже если кто-то там отправил в нашу сторону сигнал, то этого самого отправителя в живых давным-давно нет. Расстояние от одной из самых близких звёзд, например Альфа Центавра, свет проходит к нам за 8 лет. Но от этой звезды никаких сигналов вообще нет. Во-вторых, любая звезда излучает тысячекратно сильней любой самой крупной планеты. Это означает, что и световые сигналы, и инфракрасные сигналы, и радиосигналы, улавливаемые нашими астрономами, несут информацию о звёздах, а вовсе не о планетах. Но ведь на звёздах жизнь невозможна. Она возможна только на планетах, да и то далеко не на всех. Зачем же астрономы дурят нам голову?

Как-то раз в обеденное время иду я по центральной улице и слышу: играет симфонический оркестр. Откуда, думаю, он взялся в нашем маленьком городке? Подхожу к открытой сценической площадке и вижу: на сцене чинно сидят полсотни музыкантов в черных костюмах (во фраках что ли?) и под управлением дирижера наяривают на скрипках, контрабасах, трубах и прочих инструментах. А перед ними – две сотни пустых зрительских кресел. Только на первом ряду двое бомжей сидят, кемарят. Вот, думаю, какой героический оркестр! Слушателей нет, а они всё равно играют. Постоял я с минуту и пошел на работу. В восемь вечера иду по той же улице и вновь слышу: оркестр! Ничего себе! Они что – шесть часов бесперебойно играли? Подхожу ближе. На сцене – тот же оркестр, в тех же позах. Перед ними – две сотни зрителей, чутко внимают, аплодируют. Собрался-таки к вечеру народ – на халяву послушать классику! И я послушал минут десять; на больше терпения не хватило. Увы, плохо понимаю я симфоническую музыку, скучновато мне. Но аплодировал я искренне: не столько музыке, сколько героическому оркестру.