Домой Антон не вернулся. Да и возвращаться, собственно, даже по закону было некуда. Сразу после заключения брака отчим провернул хитроумную сделку, продав жилье, принадлежащее Тохе и матери, и собственную комнату в коммуналке. Взамен он купил на себя и супругу трешку, а вот пасынка прописать в жилплощадь «забыл». К тому времени Тохе уже исполнилось восемнадцать, потому районных чиновников из отдела соцзащиты его судьба больше не волновала.

Наш гардеробщик пытался связаться с матерью или подкараулить ее у подъезда, чтобы хотя бы забрать вещи, но та на звонки не отвечала, а пару раз он напарывался на отчима, и заканчивалось это все очередными побоями. Потому теперь Тоха снимал даже не комнату, а угол в коммуналке и мечтал встретить богатого мужика.

Киту «повезло» больше. В отчий эстонский дом он в крайнем случае всегда мог вернуться, но там обязан был выполнять договорённости, достигнутые с предками после того, как «открылся». А сводился брестский мир с родителями к тому, что в России Кай на свои деньги мог творить все, что хочет и жить, с кем считает нужным — «хоть с мужиками, хоть с бабами, хоть с собачатами, хоть с котятами и мертвечатами», как выразился его отец, но на исторической родине все эти вольности категорически не допускались.

В частности, дома старшего админа ждал комендантский час с обязательным появлением не позже одиннадцати вечера и детальным личным досмотром на предмет алкогольного опьянения, попыток пронести спиртные напитки и порнографические издания. И уж тем более никакой речи не могло быть о том, чтобы заявиться к родным просто с другом мужского пола. Хуже всего было и то, что дети Ильмара, брата Кая, даже чисто внешне пошли в непутевого дядю и души в нем не чаяли.

— Я не против, чтобы он изредка приезжал сюда. Я даже разрешаю ему играть с твоими сыновьями, Ильмар. Но если твой русский брат хоть раз выкинет что-нибудь здесь, то ты просто обязан будешь потребовать от своих родителей купить нам отдельный дом, — шипела за стенкой на чистом эстонском мать племяшек, каждый раз забывая, что Кит тоже в совершенстве знает этот язык.

— Тише, Кайре, сколько раз тебе повторять, брат все понимает и не утратил в России навыки общения, — шелестел в ответ Ильмар, пряча привезенные Каем доллары и совершенно не заботясь, как и где тот их заработал. — Похоже, в этом году я все-таки смогу починить машину. Он будет здесь недолго, неужели ты не можешь потерпеть хотя бы из уважения ко мне?

— Я бы отказалась на твоем месте от такого брата.

— Да, но пока я не видел, чтобы ты даже не приняла игрушки, которые он регулярно привозит детям. Сегодня мы с Каем посидим в ресторане, он пригласил. Ты не будешь возражать?

— Надеюсь, он заплатит за тебя. Ты сам знаешь, что у нас нет лишних денег. Кстати, где в России работает твой брат, может быть, он может найти временное место и тебе?

— Я точно не знаю. Говорит, что это сфера услуг. И только ради племяшек старший админ наступал иногда на горло собственной песне и две недели вел образцово-показательную жизнь на время отпуска у родных. После чего срывался в Питере на такие блядки, что ни Агнией Барто, ни Шарлем Перро не вырубить и не описать.

А мой собственный диалог с отцом на тему камминг-аута вообще не получился. Точнее, к беседе я готовился две недели и хотел обо всем спокойно поговорить с ним. Просто объяснить, что я уже взрослый, имею право сам выбирать свою жизнь, а бисексуальность больше не является уголовным преступлением, как это было в советские времена.

Отец в принципе очень редко поднимал голос на меня и на мать, но тогда мы начали орать друг на друга с хода уже на десятой минуте. Его позиция сводилась к тому, «что он не хочет слышать ничего подобного в своем доме, я специально сочиняю ему назло и затеял все это исключительно в целях откосить от научной карьеры и места на кафедре, которое он уже подобрал мне».

Ругались мы как раз на пороге его комнаты, войти в которую можно было только с разрешения отца, и больше всего меня выбесил жест, когда он попытался захлопнуть дверь с огромным стеклянным проемом прямо перед самым моим носом. Совершенно не соображая в психе, что я делаю, и чем это может закончиться, я шагнул вперед, подставил под летящее на меня стекло правую ладонь, еще и с силой толкнул.

Осколки посыпались вниз дождем, а на пол что-то быстро и противно захлюпало, словно за окном начинался ливень, а мы забыли закрыть фрамугу. Боли в ладони, разрезанной от запястья до большого пальца, я вообще не чувствовал и только с удивлением наблюдал, как почему-то красных капель на полу становится все больше, и они первое время не расползаются на линолеуме наподобие пролитого подсолнечного масла. Во входной двери заскрипел проворачиваемый ключ. Мать вот-вот должна была вернуться из магазина. Как раз ее отсутствием я и воспользовался, чтобы «поговорить» с отцом.

— Слав, сумки возьми. Тяже… Господи, что ж вы, два идиота-то, понаделали… Как сердце чувствовало, не надо далеко из дома отходить.

Потом мать, имеющая начальное медицинское образование, пыталась остановить мне кровь, туго перетягивала руку жгутами и бинтами от локтя до запястья и выше. Параллельно она вызывала такси, чтобы доехать до местного травмпункта, и еще пыталась меня одеть, потому что на улице все еще было прохладно, несмотря на начало июня. Тряпье мать хватала по принципу лишь бы было удобно натягивать на меня и на мою задранную к небу конечность, которую велела не опускать. И случайно выбрала все самое «темное». Не до шмоток было и мне, потому что пораненная ладонь наконец-то начала болеть, а еще я въехал в то, что могло бы быть, если бы на кисть или на ноги упал кусок стекла покрупнее, и почему мать так посерела.

На входе в травмпункт на меня нервно зыркнул дежурящий в холле милиционер. Я холкой почувствовал, как мужик конкретно подобрался, глядя на бледнющее, трясущееся в психе недоразумение со спутанными вытравленными патлами, кое-как затянутыми в хвост, в игривой бирюзовой куртке, розовой футболке с британским флагом и красными свободными штанами, а также пожилую причитающую женщину рядом. Мент позвонил кому-то по местному телефону, и в коридоре меня уже встречал под белы рученьки хирург. Физиономия светила медицины и манера поведения мне сразу показались до боли знакомыми, и в его ориентации никаких сомнений у меня не было. У него в моей тоже. С учетом тряпок.

— Пошли, — кивнул он мне на кабинет, а потом перевел взгляд на подорвавшуюся с ног мать, уже готовую направиться в помещение вместе со мной, — мамаш, вы здесь лучше посидите. Сейчас вам успокоительное принесут. Главное, вы его это… вовремя поймали, остальное мои заботы.

В кабинете мы с врачом пару минут пялились друг на друга, он в основном на мои бинты, а затем врач пожевал челюстями, доставая медицинские ножницы для разрезания ткани.