и лета красного не ждет,

и первые ее посланцы

ломают головы о лед.

Вся как задор и упованье,

она возьмет, возьмет свое,

но будет шагом к увяданью

победа первая ее,

но и ее судьба обманет —

всему на свете свой черед

Она пожухнет и обвянет,

на землю ляжет и умрет.

И вновь права, как пробудитель.

но лишь до времени права,

над ней взойдет, как победитель,

другая — новая трава...

1957

* * *

МАМА

Давно не поет моя мама,

да и когда ей петь!

Дел у ней, что ли, мало —

где до всего успеть!

Разве на именинах

под чоканье и разговор

сядет за пианино

друг ее,

старый актер.

Шуткой печаль ей развеет,

и ноты ищет она,

ищет' и розовеет

от робости и от вина.

Будут хлопать гуманно

и говорить:

«Молодцом!»

Но в кухню выбежит мама

с постаревшим лицом.

Были когда-то концерты —

с бойцами лицом к лицу

в строгом, высоком, как церковь,

прифронтовом лесу.

Мерзли мамины руки,

была голова тяжела,

но возникали звуки,

чистые, как тишина.

Обозные кони дышали,

от холода поседев,

и, поводя ушами,

думали о себе.

Смутно белели попоны.

Был такой снегопад —

не отличишь погоны,

кто офицер, кто солдат..

Мама вино подносит

и расставляет снедь.

Добрые гости просят

маму что-нибудь спеть.

Мама,

прошу,

не надо...

Будешь потом пенять.

Ты ведь не виновата,

гости должны понять.

Пусть уж поет радиола

и сходятся рюмки, звеня

Мама,

не пой, ради бога

Мама,

не мучай меня.

1956

* * *

Мне было н сладко и тошно,

у ряда базарного встав,

глядеть,

как дымилась картошка

на бледных капустных листах.

И пел я в вагонах клопиных,

как графа убила жена,

как, Джека любя, Коломбина

в глухом городишке жила.

Те песни в вагонах любили,

не ставя сюжеты в вину, —

уж раз они грустными были,

то, значит, они про войну.

Махоркою пахло, и водкой,

и мокрым шинельным сукном.

Солдаты давали мне воблы,

меня называли сынком...

Да, буду я преданным сыном,

какой бы ни выпал удел,

каким бы ни сделался сытым,

какой бы пиджак ни надел!

Мерзли мамины руки,

была голова тяжела,

но возникали звуки,

чистые, как тишина.

Обозные кони дышали,

от холода поседев,

и, поводя ушами,

думали о себе.

Смутно белели попоны.

Был такой снегопад —

не отличишь погоны,

кто офицер, кто солдат...

Мама вино подносит

и расставляет онедь.

Добрые гости просят

маму что-нибудь спеть.

Мама,

прошу,

не надо...

Будешь потом пенять.

Ты ведь не 'виновата,

гости должны понять.

Пусть уж поет радиола

и сходятся рюмки, звеня...

Мама,

не пой, ради бога.

Мама,

не мучай меня.

1956

* * *

Мне было и сладко и тошно,

у ряда базарного встав,

глядеть,

как дымилась картошка

на бледных капустных листах.

И пел я в вагонах клопиных,

как графа убила жена,

как, Джека любя, Коломбина

в глухом городишке жила.

Те песни в вагонах любили,

не ставя сюжеты в 'вину, —

уж раз они грустными были,

то, значит, они про войну.

Махоркою пахло, и водкой,

п мокрым шинельным сукном.

Солдаты давали мне воблы,

меня называли сынком...

Да, буду я преданным сыном,

какой бы ни выпал удел,

каким бы ни сделался сытым,

какой бы пиджак ни надел!

И часто

в раздумье бессонном

я вдруг покидаю уют —

и снова аду по вагонам,

и хлеб мне солдаты суют...

1956

* * *

По улице проходят пролетарии—

друзья девчата с картонажной фабрики.

Приходят в общежитие, усталые,

и надевают ситцевые фартуки.

Платками плечи зябкие закутывают,

и папиросы-гвоздики закуривают,

и песенки монтановекие слушают,