План Брауна был четок и прост: неожиданная атака на рассвете. В ту же ночь брауновцы, оставаясь незамеченными, подошли к лагерю Пейта. Лагерь безмятежно спал. Вокруг палаток были выставлены крытые фургоны, позади паслись стреноженные лошади и мулы.

Браун разделил своих людей на два отряда. Бойцов Шора он оставил в резерве; они должны напасть на лагерь слева, когда подымется тревога и все внимание миссурийцев обратится на первый отряд. Свой отряд Браун построил в каре. Фредрик в арьергарде сторожил коней. Все делалось быстро и бесшумно. Часовые Пейта подняли тревогу, когда брауновцы появились уже у первых палаток лагеря.

Браун приказал выстрелить по лошадям. Испуганные животные понеслись на лагерь, подминая палатки и встречных людей и ломая себе ноги об оглобли фургонов. Внезапно разбуженные миссурийцы метались, как угорелые, кричали и беспорядочно стреляли. Спросонок им казалось, что на них напало больше тысячи фрисойлеров.

Посреди хаоса и стрельбы внезапно появился всадник на рыжей лошади. Это был Фредрик, сын Брауна.

— За мной, ребята, вперед! Они сейчас сдадутся, — закричал он своим. — Отступление отрезано!

Миссурийцы окончательно растерялись. Стрельба прекратилась. От палатки Пейта замахали белым платком. Неприятель просил пощады.

Браун выстроил свой отряд, состоявший всего из восьми человек. Сейчас явятся парламентеры, нужно создать впечатление, что бойцов много. Действительно, спустя несколько минут появились два парламентера. Браун выступил им навстречу.

— Вы капитан этого отряда? — спросил он старшего из парламентеров.

— Нет, капитан остался в лагере.

— Тогда ваш товарищ останется здесь, а вы вернетесь в лагерь и пришлете капитана. Я буду разговаривать только с ним.

Приходилось повиноваться. Явился взбешенный Пейт. Это был маленький курчавый человек желчного темперамента.

— Имейте в виду, что я уполномочен правительством! — закричал он, брызгая слюной.

Но на Брауна это, по-видимому, не произвело впечатления.

— Если у вас есть предложения, говорите, — спокойно сказал он Пейту. — После я сообщу вам мои условия. Впрочем, я требую безусловной сдачи.

Пейт скользнул взглядом по бойцам, стоявшим за этим удивительным старым командиром. Восемь брауновцев заслоняли пустоту позади себя. Пейт остался в твердом убеждении, что бойцов не меньше полусотни.

Когда он узнал, что перед ним Браун, тот самый Джон Браун, которого он должен был изловить, с ним чуть не сделались конвульсии. Позеленев от бешенства, он подписал условия сдачи: Пейт освобождался в обмен на двух сыновей Брауна, Джона и Джезона, его люди обменивались на сторонников свободных штатов, арестованных в Паоле.

После победы над Пейтом Брауну уже не было необходимости скрываться. Он был отныне признанным вождем канзасских аболиционистов и мог действовать в открытую. Со всех сторон к нему стекались добровольцы, теперь в отряде Брауна насчитывалось около двухсот человек.

В поселке Осоатоми Браун устроил свою штаб-квартиру, на острове Мидл-Крик расположился лагерь его отряда, обнесенный земляным валом. В своей новой роли боевого командира Браун был так естественен и так свободно и умело отдавал распоряжения, что никому из новых добровольцев не могло прийти в голову, что этот седой человек никогда в жизни не был военным. Да и его самого ничуть не удивляло новое положение. Как будто все его прошлое было лишь подготовкой к этой жизни на бивуаке, с заряженной винтовкой у изголовья.

Вокруг Лоуренса снова шла борьба. Теперь аболиционисты окружили город и старались выбить из него «Сынов Юга». Но сторонники рабовладельцев тоже не бездействовали. Они жаждали мести. Вся ненависть их в эти дни обратилась на того, кого в Канзасе уже называли «Джон Браун Осоатомский». Генерал Рейд, посланный с двумя сотнями драгун окончательно уничтожить гнездо брауновцев, рапортовал губернатору штата:

«Прошлой ночью я двинулся с 250 людьми на форт и поселок аболиционистов — Осоатоми, главную квартиру старого Джона Брауна. Мы прошли 40 миль и атаковали город перед восходом солнца. Была короткая перестрелка в течение часа. У нас ранено пятеро — не опасно, у них убито около тридцати человек, в том числе определенно сын старого Брауна и почти наверное сам Браун.

Захвачены их амуниция и продовольствие, и мои молодцы сожгли до основания поселок, чему воспрепятствовать я не мог».

Но радость генерала Рейда была преждевременной: Джону Брауну удалось невредимым ускользнуть от драгун. Зато известие о смерти сына Брауна подтвердилось: это был Фредрик, убитый священником Мартином Уайтом, предательски всадившим ему нож в спину.

Неподалеку от Осоатоми, в молодой дубовой роще, Браун молча стоял над мертвым сыном. Фредрик вызвал в его памяти почти забытое лицо Дайант. Было в этом сыне много общего с матерью: нервная порывистость, бегающий взгляд, внезапный смех — в семье его считали не совсем нормальным. И все же Браун любил его. Он снял с Фредрика порыжевшую от солнца шляпу и надел ее на себя. Потом с силой вонзил в землю заступ и начал копать могилу.

Спустя неделю в Лоуренсе, перешедшем вновь в руки аболиционистов, было заседание правительства свободного штата. Обсуждался поход на Ливенворс. Правительство должно было решить, кому передать командование партизанами. Внезапно в открытые окна дома донесся какой-то гул. Ближе, все ближе. Теперь уже можно было различить, что это — приветственные крики. Члены конвента поспешно вышли на балкон. Радостно возбужденная толпа восторженно произносила чье-то имя. Шляпы летели в воздух, взгляды всех были устремлены на старого человека, который спокойно въезжал в город на сером истощенном коне.

— Да здравствует Браун Осоатомский! — кричала толпа, и Браун кивал в ответ на восторженные приветствия так спокойно и непринужденно, как будто давно привык к славе.

Это был подлинный его триумф. Власти Лоуренса встречали его, как почетнейшего гостя. Правительство свободного штата предложило ему принять командование над отрядами добровольцев, отправлявшихся в Ливенворс.

Но по существу партизанская война кончилась. Из Чикаго еще посылали экспедиции на помощь поселенцам Севера, но правительство Соединенных штатов уже отправило в Канзас регулярные войска.

Начался период жестокого террора. Почти все партизанские отряды были ликвидированы правительственными войсками. В Лекомптоне собралось рабовладельческое правительство и выработало свою конституцию. Несмотря на то, что эта конституция была отвергнута населением, федеральный сенат признал Канзас рабовладельческим штатом. Формально победили рабовладельцы. Браун понимал, что временно период вооруженной борьбы миновал и что сейчас в Канзасе партизанскому командиру нечего делать.

Но канзасская война многому научила старого Брауна. Он увидел, что, хотя местное свободное население победило рабовладельцев и на парламентских скамьях и на поле битвы, все-таки именно рабовладельцы, опирающиеся на центральную власть, остались победителями. Значит, единственно правильный путь борьбы — отнять власть у плантаторов. Он видел путь совершенно ясно. «Борьба, борьба, и не словом, а оружием», — твердил он.

Больной, измученный бессонницей и лихорадкой, на тряской телеге он отправился в Бостон. Новые планы, новые мечты влекли его на Восток.

В Бостоне все без исключений интересовались канзасскими событиями. Многие либерально настроенные дельцы стояли за свободные штаты, жертвовали деньги в комитеты помощи переселенцам и помещали статьи в газетах. Они с восторгом приняли человека, сражавшегося в прериях и потерявшего там сына, человека, за которым так рьяно охотились рабовладельцы.

Брауна пригласили в комитет помощи переселенцам. Не возьмет ли он на себя организацию отряда или маленькой армии из членов комитета в Канзасе? Для этого нужны средства и оружие? Ну, что же, мистеру Брауну не трудно будет собрать то и другое, пусть только он побольше рассказывает северянам о Канзасе. Но мистер Браун обязан помнить: деньги и оружие должны идти исключительно на оборону.