— Линчевать их! Линчевать!

Внутри цепи стояла кучка «властей»: губернатор Уайз, стряпчий штата, Эндрью Хэнтер, сенатор Мэйсон, Вашингтон и множество журналистов, почуявших сенсацию. Все нетерпеливо ждали, чтобы к Брауну вернулось сознание.

Но вот капитал остановил вполне осмысленный взгляд на губернаторе, и все тотчас же подались вперед. В руках журналистов появились блокноты.

— Никто не посылал меня сюда, — сказал Браун тихо, но явственно произнося каждое слово, — я сам организовал все это дело…

Тут он добавил, что будет рад, если все ясно поймут его побуждения.

— Вы все, джентльмены, виновны перед человечеством, поэтому я считал своим долгом освободить тех, кого вы держите в угнетении.

Карандаши замелькали по бумаге. Старый Браун, известный молчальник, заговорил. Надо было пользоваться минутой, и журналисты старались изо всех сил. Корреспондент «Трибуны» уселся на корточках перед капитаном. Джон Браун тяжело перевел дух.

— Я хочу, чтоб вы поняли одну вещь, джентльмены. Всю жизнь я уважал последних цветных бедняков больше, чем самых богатых и могущественных белых. Только эта идея руководила мной. Я хочу сказать еще, чтоб все вы на Юге готовились. Чем скорее вы приготовитесь, тем лучше для вас. Я говорю об оплате негритянского счета. Это еще не конец. У меня много сторонников на Севере…

Голос капитана постепенно слабел. Ему было трудно говорить, голова горела, как в огне. Никто не догадывался дать ему воды. Слова его перешли в невнятный шепот, и корреспондент «Трибуны» напрасно тормошил раненого — Джон Браун снова потерял сознание.

Губернатор Уайз и его свита собрались в гостинице. Президенту была послана успокоительная телеграмма, но «сыны Виргинии» были явно напуганы. Что хотел сказать старый бунтовщик, предупреждая их о том, чтоб они готовились? Что ожидает Юг в ближайшее время? Уж не подготовляется ли новое восстание? Браун говорил о сторонниках на Севере. А вдруг янки уже поднялись?!

Объединение белых с неграми — это была грозная опасность, которая заставляла трепетать всех рабовладельцев. Джон Браун был первый белый, руководивший восстанием в пользу негров. Но за ним, быть может, стоят еще сотни и тысячи белых, которые подымут всех черных рабов против их угнетателей?

Послали в Кеннеди-Фарм — сделать обыск и захватить все бумаги, какие найдутся в доме.

Между тем смеркалось. Вышли вечерние газеты с описанием гражданской войны в Харперс-Ферри. На улице бушевали пьяные «ричмондские серые», страсти расходились, слышались выстрелы, кто-то пел национальный гимн, из боковой улочки доносились крики и звон разбитого стекла: там храбрые патриоты громили лавчонку свободного негра. Губернатор счел необходимым сказать речь, дабы успокоить взволнованные умы. Он вышел на веранду гостиницы. Однако крикуны там, на улице, никак не хотели успокоиться, и губернатор трижды взывал к ним:

— Славные сыны Виргинии!..

Он поздравил виргинцев с победой над внутренним врагом и заверил их, что впредь никто не посягнет на законы Соединенных штатов. В глубине души губернатор был далеко не уверен в этом.

Из Кеннеди-Фарм привезли ковровый чемодан, полный писем и документов. При свете оплывающих свечей губернатор и стряпчий Эндрью Хэнтер просмотрели часть бумаг. Тут были карты штатов с обозначением числа черного и белого населения, текст конституции Временного Правительства и письма многих лично известных присутствующим, почтенных людей. Сомнения быть не могло: позади Брауна стояла большая, сплоченная конспиративная организация.

Утром 19 октября Джона Брауна, находившегося все еще в беспамятстве, повезли под усиленной охраной моряков на станцию. Рядом с ним на телеге лежал тяжело раненый Стевенс. Связанные «Наполеон», Грин и Коппок шагали позади, в цепи солдат. Угрюмая, молчаливая толпа провожала арестованных до поезда. Их везли в чарльстоунскую тюрьму, где через неделю оставшиеся в живых брауновцы должны были предстать перед судом Соединенных штатов.

Тюрьма в Чарльстоуне. (Рисунок из книги Вилларда).

Раны Джона Брауна еще не успели затянуться, когда начался суд над «бунтовщиками из Харперс-Ферри». Столь лихорадочная спешка была понятна.

Властям Виргинии, всему Югу, да, наконец, самому президенту Бьюкенену было необходимо как можно скорее покончить с этим опаснейшим «безумцем» Брауном, вытравить из памяти людей всякое воспоминание о нем и о событиях в Харперс-Ферри, стереть с лица земли всех последователей Брауна.

Америка — и на Севере и на Юге — была охвачена сильнейшим волнением. Впервые белый выступил с оружием в руках на защиту негров. Он взял с собой сыновей, и два из них погибли в борьбе за свободу черных. Имя Брауна склонялось на все лады. Одни видели в нем пророка, чуть ли не Мессию, посланного освободить негров, другие утверждали, что он честолюбец, преследующий свои личные цели. В сенате и палате представителей при имени Брауна республиканцы и демократы лезли друг на друга с кулаками.

Общественные страсти подогревались газетами. Журналисты Юга вопили о попустительстве аболиционистам, напоминала о восстании Ната Тернера и предрекали новые кровавые мятежи. Джона Брауна они рассматривали, как представителя мощной организации, готовящейся ниспровергнуть существующей строй. Газеты северян были склонны отдавать должное личной храбрости капитана Брауна, но расценивали выступление в Харперс-Ферри, как безумную и никчемную затею. Между тем, ходили угрожающие слухи о брожении среди негров. За несколько дней в Чарльстоуне и других местах штата произошло несколько пожаров. Один раз сгорела рига богатого плантатора, в другой — склады табака и сахара, принадлежавшие крупному торговцу. Жители были настроены панически и убеждены, что негры жестоко отомстят за своего вождя.

Все это заставляло правительство Соединенных штатов торопиться с судом. Кроме того, через несколько дней заканчивалась судебная сессия, и до следующей сессии пришлось бы ждать шесть месяцев. А держать Брауна полгода в тюрьме — это значило бы держать динамит, который каждую минуту мог взорваться. Ни один из «сынов Виргинии» не хотел рисковать этим.

Судья штата, Ричард Паркер, получил секретное предписание вести следствие и суд в ускоренном порядке. 25 октября Джон Браун и его бойцы предстали перед следственным судом Чарльстоуна.

Суд над Джоном Брауном. (Иллюстрация из газеты Харперс-Ревью).

Весь путь от тюрьмы до здания суда был оцеплен войсками.

Несколько пушек были направлены на толпу, запрудившую улицы. Все эти предосторожности принимались якобы для того, чтобы не допустить расправы народа с арестованными; на самом же деле власти штата боялись нового выступления и того, что друзья захотят силой освободить Брауна из тюрьмы.

С лязгом отворяются железные двери тюрьмы, толпа подается вперед, неясный гул пробегает по рядам. На пороге появляются двое: высокий, весь обвязанный бинтами белый и молодой негр, заботливо поддерживающий его за плечи. Так, вместе они спускаются по ступенькам на улицу, и белый громко стонет от боли. За ними следует еще один негр, стройный и подтянутый, и позади всех, об руку с бледным юношей, идет тот, на кого устремлены взоры всей толпы: старый человек с окровавленной белой повязкой на лбу.

Зал суда тонул в сизом дыму бесчисленных трубок и сигар. В немытые окна виднелись куски серого неба и такого же серого двора. В этом суде обычно разбирались мелкие земельные тяжбы фермеров, долговые дела, пьяные драки… Впервые стены суда увидели такое собрание государственных чиновников, представителей печати и адвокатуры.

Казалось бы, зачем вести следствие, назначать судебное разбирательство, если все дело и без того ясно и конец Брауна заранее известен последнему мальчишке в стране? Но Америка хотела утвердить за собой славу самой демократической и либеральной страны в мире. Здесь каждый человек имел право быть судимым судом Союза и казнимым главным палачом штата.