- Какого друга ты встретил? Глеб, я же волновался! Время девятый час! Я уже бог знает, что подумал! И почему ты раздетый? Где твоя куртка?

- Мне жарко! А куртка… Забыл… В кафе, наверное… Или в машине. Сейчас, надо у таксиста спросить…

Глеб развернулся к дверям, и Никита заметил, что колеса он крутит руками.

- А что с коляской? Тоже разрядилась?

- Ну да… Черт…

Крутить колеса руками было ему совсем непривычно, да и не рассчитано это кресло на ручное управление. Никита решительно взялся за ручки:

- Все, Глеб, уймись. Таксист давно уже уехал. Давай в спальню, проспись, завтра будем выяснять, где твоя одежда и с каким другом где ты гулял, что умудрился посадить аккумулятор.

Никита тщательно следил за тем, чтобы аккумуляторы кресла всегда были заряжены, тем более сейчас, когда Глеб уезжал на целый день без него. Спокойный тон давался ему с большим трудом, но ругаться с пьяным и уставшим Глебом было абсолютно бесполезно, это Никита знал по опыту. Взявшись за ручки и толкнув коляску вперед, Никита наклонился над креслом, чтобы убедиться, не спит ли еще примолкший Глеб, и отшатнулся. Расстегнутый воротник белой рубашки Глеба изнутри был перемазан помадой. Ярко-алой помадой.

- Друга, говоришь, встретил? – процедил Никита, оттягивая испачканный воротник. – А это тоже друг оставил?

Глеб вскинулся.

- Слушай, что за допросы? Что за тон вообще? Я оправдываться должен? Ты что-то не понял, мой хороший. Я даже перед женой никогда не оправдывался.

- Даже?! То есть хочешь сказать, я в твоей личной иерархии приоритетов где-то после жены и собаки?

Никита уже напрочь забыл о решении не выяснять отношения сейчас. Обидно было до слез.

- Значит, я тебя выхаживаю, ношусь с тобой как с писаной торбой. Готовлю романтический ужин, думаю, как бы так в постели извратиться, чтобы тебе удобно было, чтобы у тебя все получилось. А тебе уже ничего и не надо! Ты вырвался на свободу, ты снова Немов, и пошел по бабам? Как в лучшие годы? А я даже не Ирма, я должен молчать и терпеть? Так получается?

- Я не просил меня выхаживать! – глаза Глеба стали злыми и холодными. – И носиться не просил. Я тебе уже говорил, не нравится с инвалидом – не держу!

- Да причем тут это?!

- Ты сам только что сказал!

- Что я сказал? Ты услышал только то, что хотел услышать! Ты же всегда так делаешь, верно? Да, Глеб, я не Ирма! Я не смогу так! Если все – лучше сразу скажи, что все! Надоел, на девочек опять потянуло? Так скажи! Только не надо вот этих закулисных игр, вранья, отключенных телефонов и всего остального!

- Меня не…

Глеб хотел что-то сказать, но осекся. Пристально посмотрел на Никиту.

- Скажи, ты же повод ищешь? Ты хочешь поругаться и сделать виноватым меня? Чтобы не ты инвалида бросил, а он тебя? Тебя так совесть меньше грызть будет, да?

- Я?! Глеб, да что ж ты за скотина такая… Ты же…

Остаток фразы Никита проглотил. Еще только не хватало разрыдаться при Глебе. Не видя ничего вокруг, не соображая, что делает, Никита вылетел из дома.

@@@

Хлопнувшая дверь вернула Глеба к реальности. Да что же он творит? Кто его вообще за язык тянул? Ведь не было же, ничего не было. Из-за чего они поссорились? Ник сказал что-то про необходимость выхаживать инвалида, и у него слетели тормоза. Дальше он уже и не слушал. Но это неважно, сейчас все неважно. Куда побежал Ник? Нужно немедленно его догнать, остановить. Черт знает, что на уме у мальчишки. В таком состоянии можно наделать бед.

Как-то сразу вспомнилась веранда Вяземских и Никита, бледный, с невменяемым взглядом, пытающийся шагнуть через заграждение. И еще одна не менее «чудесная» картинка – сидящий на крышке унитаза парень, пытающийся трясущейся рукой вогнать в вену шприц с «дурью». Кажется, это было сто лет назад, в совершенно другой жизни. Глеб успел забыть этот кошмар, а теперь вот вспомнил.

Он дернул рычажок на подлокотнике, но коляска не двинулась с места. Твою же мать, аккумулятор! Глеб заскользил руками по ободкам, вращающим колеса. Так скорость движения была совсем низкой, но выехав из дома, он успел заметить, в какую сторону свернул быстро шагающий Ник.

- Никита!

Голос потонул в шуме ночного города.

- Никита!

Его учили так владеть голосом, чтобы и без микрофона было слышно в последнем ряду. Но наполненная машинами улица – не концертный зал, а сбитое от быстрого движения дыхание не лучший помощник.

Глеб почти пересек двор, до калитки оставалось метров двадцать, но коляска вдруг перестала ехать. Он со всей силы давил на обод, но ничего не происходило. Глянув вниз, Глеб обнаружил, что съехал с мощеной дорожки за землю, раскисшую от недавних дождей. Без электропривода коляска буксовала, и Глеб только глубже зарывался в попытках выбраться.

- Никита!

Страх за мальчишку вытеснил все остальные мысли и чувства. Не отдавая себе отчета, что происходит, Глеб оперся руками на подлокотники теперь уже бесполезной коляски и встал. Ему некогда было прислушиваться к своим ощущениям, он даже не осознавал, что произошло. Хватаясь руками сначала за деревья, а потом за забор, пытаясь не потерять равновесия, он делал шаг, другой, до тех пор, пока не добрался до калитки. Она осталась распахнутой, и Глеб оказался на улице. Он увидел Никиту сразу же, далеко парень уйти не успел – стоял через три дома от него, спиной к Глебу, и голосовал, пытаясь поймать такси.

- Никита!

Глеб сделал еще один шаг, не заметив ступеньки – участок Тайлевичей был выше соседского, и теперь дорога спускалась вниз. Всего двадцать сантиметров, но Глебу хватило, чтобы оступиться, потерять равновесие и рухнуть. Он едва успел подставить ладони, ударился коленями о мостовую. Из глаз потекли слезы, не столько от боли, сколько от собственного бессилия.

- Глеб! Глебушка, солнышко!

Крепкие руки легко подняли его, обхватив поперек груди.

- Обопрись об меня. Вот так, умница. Ты встал, Глебушка! Ты встал, ты понимаешь?

Ничего Глеб уже не понимал. У него кружилась голова, его тошнило, у него болели колени и его бил озноб. Но он только молча прижимался к мальчишке, намереваясь ни на секунду его больше не отпускать.

- Не уходи! Слышишь? Никогда не смей так больше делать!

- Все, все, Глеб, успокойся. Все хорошо. Пойдем домой. Здесь совсем близко. Давай, шагай, ты сможешь.

Шагать уже не получалось, сил не было совершенно. Он висел на Никите, позволяя себя волочь домой, но он чувствовал ноги так же, как и все остальное тело. И даже это сейчас неважно. Куда важнее было ощущать тепло Никиты, родной запах табака, к которому примешивался еще какой-то, приторно-сладкий, явно дешевого одеколона. Мелькнула лишняя мысль, где только мальчишка нашел эту пакость.