Можно и продать. Если повезёт.

Если ты столь ослепительно хорош, что рецензент обрыдался от счастья, — но такого почти не бывает: у издательских рецензентов крепкие нервы и неважно со вкусом. Если твоя рукопись случайно остановит взгляд редактора, — но взгляд чаще останавливают вещи, хорошо впихиваемые в открытую серию. Если у тебя есть друзья в издательском бизнесе. Если у тебя есть состоятельные друзья. Если ты «укладываешься в формат» или пишешь для коммерческого проекта. Если тебя отметила «Армада», — в нынешнем веке хрестоматийная фраза «Имя мне — Легион», очевидно, должна звучать, как «Имя мне — Армада».

Так что — бывает счастье, бывает. Заметят — полгодика дикой нервотрёпки — и ты в дамках. Издан на бумаге. Трёхтысячным… ладно-ладно, пятитысячным тиражом. Печать обычная, бумага газетная, вычитан скверно, свёрстан, чаще всего, ещё хуже. И можно купить валерьянки на весь гонорар. Не так уж много и выйдет в литрах.

В других-то местах, в другие времена были такие литагенты… Писатель пишет, а литагент его по издательствам предлагает. И у писателя нервы втрое целее и времени больше, на работу, а не на беготню. Но в других местах и издательства работали по-другому. В них корректоры были. Редакторы были — квалифицированные хотя бы настолько, чтобы не пускать в печать текст с дикими ошибками, от стилистических и фактических до орфографических включительно. Настоящие художники, говорят, были, даже вёрстка выглядела произведением искусства…

Но о чём тут говорить… Современная книгоиздательская политика идёт вразрез со своими же собственными установками: вроде бы, все и вся зациклены на прибыли — а вроде бы издаётся безграмотное картонное чтиво во всех жанрах, чудовищно дешёвый ширпотреб, который уже всем приелся, пачками продаётся по сниженной вдвое-втрое цене. И платят за него именно столько, сколько он стоит, — грош. Но ничего не меняется. Издатели считают идиотами и читателей, и писателей — и относятся к ним соответственно.

При таком раскладе — стоит ли ломать копья за издание бумажной книги? Что оно даёт в настоящий момент? Признание? Славу, не дай Бог? Деньги? Бру-ха-ха, друг-храбрец, блажен, кто верует, — тепло тому на свете…

Стоит ли вся эта возня доброго слова, потраченного времени или выеденного яйца? Позволю себе усомниться.

И тут надлежало бы подумать, ради чего мы работаем.

И сделать вывод, что если мы пытаемся писать ради денег, то надо было выбрать другую специальность.

И дело не в том, что писательство — это приятное увеселение в часы досуга. Если вдруг ощущается, что оно — забава, а не работа, значит, продукт, скорее всего, ничего не стоит, а творец продукта заражён отвратительнейшей современной болезнью. Самовыражением через якобы литературку.

Тот, кто не самовыплёскивается «в унитаз и в Интернет», — знает, чего стоит бездна времени, нервов, сил и кропотливого труда, потраченная на доведение Вещи до должного вида. В процессе — книгу обожаешь, ненавидишь, она надоедает, душу выматывает, вдруг вызывает приступ болезненной нежности, усталость переходит в страсть и обратно… отношения совершенно как с живым существом. Да оно и есть живое. И энергии уходит — как на общение с живым, наделённым, вдобавок, непростым характером.

Не «инженер человеческих душ», а что-то такое между воспитателем, садовником, дрессировщиком, — плюс безнадёжная любовь к Слову и словам, которая воспринимается окружающими, в лучшем случае, как вялотекущая шизофрения.

Поэтому разговоры о том, что эта работа не стоит денег, сразу остановим, как неорганизованные.

Но в наше благословенное время за неё не платят.

Как, впрочем, не платят тем, кто работает с живым, — учителям, врачам, нянечкам в детском саду — и как не платят тем, кто профессионально работает со словом, не для масс-медиа — ради науки. «Литературоведения умерла!» — я уже говорил. Так что писатели — в подходящей компании. Вы же знаете, кому нынче платят и за что, дорогие друзья…

С другой стороны, за эту работу никогда особенно много и не платили. Как вспомнишь, сколько мэтров, оставивших огненные письмена на алмазных скрижалях вечности, жили в долг, занимались литературной и не литературной подёнщиной, копейки считали… Нет, чтобы стать богатым, потребно телевидение, а туда порядочный человек попадёт только по кромешной нужде.

И то сказать… Ведь, если говорить откровенно, большие деньги не улучшат текста, кому их не заплати. Талант плохо писать не может и за гроши, и задаром — он жилы ради вещи, не ради гонорара рвёт. Халтурщик, эпигон, неуч — и за миллион из себя Чехова не вырастит. Как писала незабвенная и прекрасная Марина Ивановна Цветаева, не может неимущий влить двенадцать дюжин желтков в четвертную дорогого рома, даже если ему пообещают золотые горы за продукт.

Следовательно.

Пишет или графоман, или маньяк. Ради кайфа или ради идеи. Ну, или книггер пишет для очередного коммерческого проекта, работа как работа, не хуже прочих, только не стоит называть её литературной.

А если ради идеи — то да, как всегда, как диссидент в советские времена, совмещая работу ради идеи с работой за хлеб насущный, что не малиновый сироп, но куда деваться-то? Андрей Платонов подметал двор, печально размышляя о смысле бытия. Тот, кому слово дороже денег, — всегда изгой, что с этим поделаешь…

Зато можно утешать себя двумя вещами. Первая — бессмертная и ехидная реплика Раневской насчёт всякого рода гонораров за коммерческие проекты: «Деньги проешь, а позор останется». Вторая — Интернет.

Сбылась горячая мечта поэта: «Почётно быть твердимым наизусть, и списываться тайно и украдкой — при жизни быть не книгой, а тетрадкой». Бумажный тираж — три-пять тысяч, а «тетрадкой» — для десятков тысяч читателей. А «Эрика» берёт четыре копии… Грех роптать. Писателю нужен читатель. Подозреваю, что читатель нужен писателю больше, чем деньги, — инстинкт посильнее того, что побуждает размножаться.

Если твоя честная цель — оставить след, создать мир, любить, ненавидеть, восхищаться. Если твоё единственное желание — донести, сохранить на песке времён, попытаться что-то выцарапать на тех самых алмазных скрижалях. Если тебе есть что сказать.

Если — вот это всё, то что ж ты, хороняка, хаешь пиратские библиотеки?!

Ах, не платят?

Благослови, Господи, читателей, кинувших копейку в шляпу, когда можно было и не кидать, просто прочесть и уйти. Спиши им по сорок грехов, каждому. Это — акт запредельной доброй воли в наше удивительное время, когда Святая Халява для многих — единственный символ веры. Истинно светлый дар — то самое, ради чего стоит работать, ибо — без приказа и принуждения. Сильней, чем купить книгу, если честно, — потому что, покупая книгу в магазине, человек вынужден платить, а скачивая тут, на СИ, или в любой из пиратских библиотек, он не вынужден и не обязан. Благодарность, чистая, как хрусталь.

Вовсе не высокие слова.

И благослови, Господи, пиратские библиотеки.

Убейте меня тапками — в них есть тот же чистый и святой смысл. Мы переходим на новый информационный носитель, мы переходим на новую технологию. Это сродни папирусу после каменных глыб — ах, как стало легко и удобно! Можно дома держать БИБЛИОТЕКУ! Десять томов! Лично моих! Перечитывать дивные слова! А каменотёсы — пусть ворчат о легковесности, о недолговечности, о том, что недостойно дурацким стилосом по сушёным камышам, когда ещё предки наши, по камню, потом и временем своим… Это сродни книгопечатанию после переписчиков — ах, как стало быстро и качественно! Можно дома держать БИБЛИОТЕКУ! Сто, двести томов! Пятьсот! Кладезь мудрости — и всё моё! У простеца хватит его трудовых грошей на книгу! Больше — на детскую книжку, на азбуку в картинках, на чистую радость… А переписчики — пусть ворчат о механической штамповке, о бездушных машинах, о том, что раньше-то — живой рукой, живым дыханием…