Что ждет его народ и его самого? Но ничего не увидел он. Мерещились ему одни бесконечные барханы, а на гребне песчаных волн — лишь щепки и осколки былого могущества. Эти видения навевали тоску.

Спор между Исмаилом и послом Ахмедом тем временем иссяк. Голоса их звучали все тише, глаза потухли.

— Сохранилась особая запись бека, в которой он признает, что получил золото за реку от Шамиля, — все повторял Исмаил.

— С тех пор море воды утекло. И мой господин не требует платы за прошлые годы. Он лишь с нынешнего года будет взимать налог.

— В сто восьмой суре Корана сказано: «Родник рая — дар господина возлюбленному рабу». Если каждый грешный начнет присваивать себе божью благодать, не кощунством ли это над священной книгой будет?!

Ляшкер опешил. Священная книга сбила его с толку. Однако опять забубнил упрямо:

— Налог не взыщем — спор не решим.

— Но нельзя взимать налог за родник Тэнгри, — настаивал Исмаил. — Вспомните Коран!

Тем самым старик подчеркнул, что много превосходит посла по уму и образованию. Пригодились изученные им священные книги. Просвещенному человеку нетрудно ошарашить невежду, и в этом сейчас убедился Исмаил.

Посланец хорезмшаха приуныл. Он ведь и вправду полагал с помощью сомнительной легенды приумножить казну своего господина. Теперь, когда нависла некая угроза с Востока, правителю Отрара не мешало бы быть поуступчивей. На это он и рассчитывал. Посол поднялся тяжело, со скрипом. Роскошный дворец, принявший его так радушно и приветливо, казался ему теперь волчьим логовом. Пристыженный и униженный, направился он к выходу, продолжая бормотать себе под нос: «Налог не взыщем — спор не решим». И все же уходил он не просто, и вид у него был угрожающий.

Хотя Отрар и был политически зависим от Хорезма, Иланчика Кадырхана сейчас угнетало и удручало то, что перед лицом надвигающейся опасности с Востока хорезмшах заботится не о единстве, а занимается сведением старых счетов.

Возвратился проводивший хорезмийского посла старик визирь. Глаза его потускнели, лицо осунулось, борода дрожала. Видно, его огорчало, что посол Хорезма, уходя, нарушил приличия. Он сам был из Хорезма, из племени ходжа — прямой потомок верных соратников пророка. И обида его была понятна: родственная кровь взыграла. Сказано ведь: вода течет в свой овраг, конь спешит в свой косяк…

Кадырхан грузно поднялся с трона. Ноги его затекли, бедра налились свинцовой тяжестью, в мыслях была путаница. Тревожно, невесело было на сердце от нудных и утомительных разговоров с капризными, лживыми, честолюбивыми и двуличными послами, порученцами, многими купцами и гостями из разных стран. Дурное расположение духа не покидало его. А тут еще этот монгольский поход на страну Сабр. Странное беспокойство — не от страха — от тоскливого предчувствия бросало его то в жар, то в холод. В своем огромном, многолюдном дворце он вдруг почувствовал себя одиноким и беспомощным.

5

В Гумбез Сарае, в тронном зале Дияр, наместник и правитель Отрара Иланчик Кадырхан один взвешивал на весах ума все свои вчерашние действия и решения. С утра он в нетерпении ждал кого-то. Из Испиджаба, родного города прославленного поэта, прорицателя и софы Ахмеда Яссауи, умершего сто пятнадцать лет назад, ждали порученца-посыльного. Время уже клонилось к вечеру. В тронном зале стало сумрачно, значит, солнце находилось уже ниже округлых окон, а порученец все не появлялся. Правитель в предчувствии чего-то недоброго не находил себе места. Перед его глазами вновь прошли вчерашние посетители: краснолицый старик — старшина купеческого каравана, Добромир из новгородских топей и озер, дурак и горлодер Билгиш Туюк-ок, непутевый посол из страны Сабр, над которой нависла угроза, монгольский посланник Уйсун, хитроумный ляшкер из Хорезма. С промелькнувшей на лице улыбкой вспомнил правитель юного поэта Хисамеддинa, который теперь, должно быть, дописывает в книгохранилище свою книгу; вспомнил он и своего сладкоязычного, мудрого гулама-визиря Исмаила Жаухари…

Отворилась задняя дверь дворца, и вошел долговязый флегматичный векиль^[18], родом из Индии. Остановился у порога, приложил правую руку к груди, отвесил поклон, безмолвно прося разрешения обратиться к повелителю. Со сдержанным достоинством и даже величием держался векиль. Кадырхан подал знак, и векиль выпрямился, оставив, однако, руку на груди.

— Из Испиджаба прибыл гонец.

— Вести худые или добрые?

— Добрые! Наместник Испиджаба готов беспрекословно выполнить ваше желание. Он велел передать: «К пиршеству все готово: воины отобраны, дастарханы расстелены, народ в сборе, ждем высоких гостей Большого шанрака^[19], чтобы начать соревнование батыров». Гонец ждет у порога, мой повелитель…

Иланчик Кадырхан, услышав донесение векиля, обрадовался и в порыве чувств едва не встал с трона. Весть была действительно важная. Издавна в степи Дешт-и-Кипчак проводился раз в три года всеобщий пир, традиционный смотр воинов и соревнование батыров. На этом грандиозном представлении воины различных племен демонстрировали свои силу, удаль, ловкость, высокое воинское умение. Испытывались также умение и верность военачальников. Ристалища кончались грандиозным пиром, превращаясь во всеобщий праздник степи. Батыры, обнимаясь грудь в грудь, клялись в вечной дружбе, старики решали сватовские дела, укреплялись родственные узы и межплеменные связи. Праздники проводились поочередно — каждый раз в другом городе. И правитель намеченного города, знаменитые бии и богачи-толстосумы брали в таких случаях все расходы на себя: организовывали игры, резали скот, принимали и одаривали гостей, награждали победителей состязания. Иные близорукие мелочные беки и скряги не позволяли проводить игры доблестных мужей в своих владениях. Их пугали расходы, хлопоты, возня. К тому же опасались возможных споров и драк, ведущих, как правило, к тяжбе, долголетним распрям, междоусобице. А кому это нужно? Большому шанраку необходимы мир и единство. Мелкая грызня способна только исподволь подрывать кипчакское могущество. Потому и обрадовался так согласию испиджабцев правитель Отрара, неизменно ратовавший за мир в степи. Весть из Испиджаба свидетельствовала о единстве, о том, что Кадырхан — главный среди правителей степи — еще не упустил поводья из рук, что страна кипчаков остается, как и прежде, единой и сильной. Значит, можно будет противостоять нависшей опасности.

Да, вновь соберутся славные сыны кипчаков на голубом перевале Косеге. И всколыхнется степь, дрогнет земля от удали и силы доблестных батыров! Нет, не угас дух предков, еще бродит в жилах потомков их буйная кровь!

Он резко поднялся, хлопнул в ладони, кликнул векиля:

— Завтра ночью с верными воинами отправлюсь на Косеге. Распорядись немедленно отправить гонцов-шабарманов из Большого шанрака в главные города и крепости Дешт-и-Кипчака.

Он подробно перечислил эти города: в Сауран, Сыгынак, Шабгар, Тараз, Бузук, Ак-тюбе, Баба-ата, Карнак, Суткент, Кара-суан, Оксыз, Тектурмас, Келин-тюбе, Кумиян, Мейрамкала, Корасан, Бесик, Огуз-кент, Шар Дарбаза, Жаухар, Жент, Жанкент, Яенгикент. Пусть спросят гонцы: не пошатнулась ли уверенность у воинов, туго ли стянуты пояса джигитов, крепки ли копыта тулпаров, — все это суждено узнать на голубом перевале Косеге. Про себя же думал о том, что ничего лучше такого и племенного сборища с военными играми не сможет служить проверкой накануне предстоящих событий. Враг, нависающий над кипчакской степью, был неведом. Никогда еще не приходили сюда воины монгольского кагана…

Векиль низко поклонился и попятился к двери.

Отрадное сообщение взволновало и ободрило Кадырхана, словно свалился с плеч тяжкий груз. Мрачные думы сразу рассеялись, он натянул на плечи сползавший шелковый чапан. Неслышно отворилась западная потайная дверь дворца, и правитель резко обернулся. Смуглый старик визирь в остроносых кожаных галошах ступал осторожно, как кошка, по ворсистому, мягкому ковру.