Иланчик Кадырхан, стоя боком, выслушал его, нехотя повернувшись, направился во дворец. У трона в глубине зала он вновь накинул на плечи просторный шелковый чапан, расшитый золотом, и Хисамеддин невольно вздрогнул: ему ясно привиделось, будто по сумрачному залу, крадучись, прошел матерый тигр. Повелитель приостановился и жестом приказал Хисамеддину следовать за ним.

Медленно спустились они по широкой лестнице. Вокруг холма, не нарушая его естественного вида, выстроились дворцы с куполами. Казалось, стояло несколько огромных белых юрт с Гумбез Сараем посредине. Спускаясь вниз, правитель города и поэт вышли на небольшую площадь. И здесь был хауз. Треугольником стояли три остромордые бронзовые волчицы. То было творение кипчакских мастеров: они всегда отливали фигуры зверей, но никогда — подобно румийским ваятелям — не делали птичьих изображений. Здесь считали птицу священной, высекать ее из камня считалось святотатством. Из волчьих пастей взмывала упругая струя, образовывая над хаузом радугу в форме кривой. Было здесь прохладно, свежо. За хаузом полукругом возвышался Малый Гумбез, выделяющийся какой-то особенной красотой. Каждый, кто углублялся в Малый Гумбез, невольно испытывал восторг и необъяснимую гордость. Казалось, дворец бесконечно устремлялся ввысь. Глаза уставали глядеть на его ослепительную вершину, голова кружилась, и невозможно было оторвать взгляда.

Перед Иланчиком Кадырханом и Хисамеддином вдруг выросли огромные чугунные ворота. Так же неожиданно и бесшумно они распахнулись. По пояс оголенные жилистые слуги-гуламы ловко раздвинули створки. Под ногами стлался мягкий ворсистый ковер из Хорасана, поглощавший звук шагов.

Этот дворец назывался Салтанат Сарай, что на кипчакском наречии означало «Торжественный», и был он волей отрарского правителя отведен для приема высоких гостей — иноземных послов, путешественников, купцов, нарочных, порученцев.

В круглые окошки под куполом лился свет. В зале приема пол посередине был выложен цветными каменьями, и оторвать глаза от этого чуда было выше человеческих сил. Они изображали пышногрудую деву-купальщицу и крутоплечего смельчака, усмирявшего строптивого коня. В зыбких бликах света, казалось, трепетали обнаженные груди юной купальщицы, томно изгибался стан, а у джигита мышцы наливались силой. Краски струились под ногами, словно тень на водной глади. Разноцветье камней неизменно поражало, удивляло, ошеломляло иноземных гостей. Вдоль стен зала были расстелены дорогие узорчатые ковры. На коврах стояли невысокие деревянные подставки для сидения в форме степного кипчакского седла. Каждое сиденье отличалось своим неповторимым орнаментом. Одно было вырублено из джиды, что растет в тугаях Инжу; другое — из белой березы, растущей в безбрежных степях Кулунды; третье — из твердого карагача предгорьев Каратау. Кто не желал сидеть на деревянных подставках, мог расположиться на мягких подстилках, постеленных между ними. В глубине зала возвышался трон Кадырхана. Он тоже был деревянный, но отделан золотом и серебром, отполирован до змеиного блеска. И тоже напоминал седло, недавно снятое с горячей спины боевого коня. Главный, из слоновой кости, трон находился в Гумбез Сарае.

Это созвездие дворцов было остовом могущественного степного государственного образования, которое чаще всего именовали по названию самой степи — Дешт-и-Кипчак. Здесь решалась его судьба, читалась Книга судеб, натягивалась тетива новых походов, заключались договоры с соседними странами в знак дружбы и мира. Здесь же сосредоточивались связи с разноплеменными жителями степи, издревле обитавшими на побережьях Инжу, в предгорьях Каратау, Улытау и Алатау, на бескрайнем плато Устюрт, в бесчисленных пограничных городах, кишлаках и аулах. Все эти степные племена тоже называли единым словом — кипчаки.

Пышный Салтанат Сарай был готов к приему послов и купцов. Подставки расставлены, ковры расстелены. Иланчик Кадырхан хлопнул в ладоши, подозвал стоявшую у порога юную служанку. Послышалось легкое шелковое дуновение от ее полупрозрачного платья. Хисамеддину служанка показалась необыкновенно красивой. Пылкий юноша был сразу ослеплен. В длинных изогнутых ресницах, прикрывавших бездонные черные глаза, в пухлых розовых, чуть вздрагивающих губах, в тонком овале смуглого лица почудилось поэту что-то притягательное, колдовское.

От мимолетного взгляда красавицы кипчачки его вдруг бросило в жар, сладко сжалось сердце, необъяснимое волнение почувствовал он.

Иланчик Кадырхан мгновенно заметил это, однако проявил прирожденную невозмутимость. Непонятно было, то ли одобрял, то ли осуждал он юношу. Служанка стянула с плеч Кадырхана тяжелый шелковый чапан и стала облачать его в просторный длинный, расшитый золотыми узорами и украшенный драгоценными камнями халат без подкладки, который, по обычаю того времени, был знаком безграничной власти. Правитель, привыкший к седлу, чувствовал себя в нем неловко, неуютно. Он предпочитал удобную, простую походную одежду. Однако перед иноземными гостями следовало предстать во всем блеске. Такова была традиция, и отступать от нее не решался даже сам всемогущий наместник.

Усевшись на трон, правитель послал за прославленным ученым, непревзойденным знатоком языков Исмаилом^[16]. Исмаил служил в Главном книгохранилище переписчиком книг, писал летопись. Во время приемов иноземных гостей он неизменно сидел во дворце по правую руку Кадырхана. Исмаил умело переводил со множества языков и наречий земли на кипчакский язык, так что без него было не обойтись.

И на этот раз Исмаил не заставил себя ждать, вошел энергичной, легкой походкой, поддерживая подол длинного халата, поклонился хану, опустился рядом с троном. Хисамеддин, как и подобает младшему по возрасту, легко вскочил и протянул ученому обе руки. И опять благоговейный восторг испытал юноша поэт, видя перед собой всезнающего мудреца. Краем чалмы Исмаил протер покрасневшие усталые глаза. Долгие годы изо дня в день сидел он за рукописями и трактатами в подвалах книгохранилища, оброс густой черной бородой и казался старым, хотя и было ему едва за тридцать…

Пройдут века. Многое бесследно исчезнет в пучине времени. Но имя этого бледнолицего гулама останется в памяти потомков. А пока еще никто не знал, какую яркую книгу он создает, достойную славы и памяти его тезки и родича. Никто из сидящих в Салтанат Сарае не предполагал, что со временем славе его станет тесно в высоких стенах Отрара…

Кадырхан поудобнее уселся на просторном деревянном троне, посмотрел в сторону. Хисамеддин сидел на коленях, старательно выпрямив спину, всей позой выказывая уважение к старшим. Воцарилась тишина.

Все было готово для приема послов и гостей. Оглядев еще раз всех пристальным взглядом, правитель опустил широкие ладони на колени. Служанка мигом уловила этот знак, послушно вышла, выскользнула, чтобы передать приглашение во дворец для прибывших со всех сторон света почтенных гостей.

3

И вновь неслышно растворилась фигурная чугунная дверь, и из-за нее показался маленький сухой старичок с тюбетейкой на голове. Это был тот самый ученый визирь, который встретился правителю и поэту на лестнице. Непомерно огромную чалму он снял в знак временных перемен в его службе. Визирь засеменил, дошел до середины зала, слегка поклонился и надтреснутым старческим голосом объявил:

— Посол Урусов Добромир Грязной из Новогорода желает предстать перед солнцеликим владыкой!

Иланчик Кадырхан чуть скривил губы, удивленно посмотрел на визиря. Вот уж поистине много чудес на белом свете! Каких только имен и кличек не бывает!

— Как ты сказал? Повтори!

— Добромир Грязной из города урусов Новгорода, мой повелитель.

— Добромир из племени урусов, обитающих в северных озерах и топях… — пояснил по-своему Исмаил.

Теперь повелитель понял. Однако он насторожился, когда вошел и поклонился ему голубоглазый остроносый тонкогубый рыжеватый юноша с худым и нежным лицом. Но все шло по правилам. Посол обменялся с ханом принятыми словами вежливости. Повелитель уставился на посла в упор, но тот стойко выдержал взгляд. И снова удивился Кадырхан: так обычно смотрят капризные, уверенные в себе красавицы. Да и голос у посла чистый, высокий, похожий на звон серебряных монет, когда их пересыпаешь с ладони на ладонь. Исмаил стал переводить его слова, и вдруг голубоглазый посол посадника-уруса заговорил на чистейшем кипчакском наречии. Правитель и переводчик растерянно переглянулись. Оказывается, посол произносил на своем языке только приветственную речь, а о деле предпочел говорить по-кипчакски. Ничуть не смутившись, Добромир Грязной все говорил и говорил. Увлекшись, снял соболью шапку, положил себе на колени, и тут все увидели, что у посла урусов длинные волосы, заплетенные в косы. Кадырхан передернулся, будто холодный сквозняк продул его насквозь.