Не принуждение, не стражи с бичами делают общество более или менее единым, способным к координации действий, поддающимся целенаправленному объединению усилий. Настоящее, массовое единство может быть только непринудительным. Его обеспечивает коммуникативная система ценностей. Коллективные представления о том, что хорошо, а что плохо, что честно и бесчестно, полезно и вредно, допустимо и не допустимо. Только благодаря им, этим коллективным представлениям, возможно ориентироваться в безбрежном вероятностном море поступков физически доступных, но либо устанавливающих связи между людьми, либо рвущих их напрочь.

А представления эти заданы той религией, на базе которой возникла данная цивилизация. Вне религии непонятно, кого и как кормить, что и зачем строить, с кем и на каких условиях дружить, с кем и ради чего воевать. Вне ее непонятно, как обращаться со стариками, как ухаживать за невестами, как просить взаймы и как наниматься на работу или на службу. Вне ее непонятно, какая служба или работа зазорна, а какая — почетна. Вне ее непонятно, кто друг и кто враг. Кто подлец и кто наглец, кто подвижник и кто доброхот. Вне ее невозможны ни брак, ни похороны.

Потом общество постигает сомнительная, хотя, несомненно, освобождающая от многих правил и норм и потому обычно почитаемая как торжество свободы, радость секуляризации. Говорят, это следствие прогресса. Правда, единственная серьезная самопроизвольная секуляризация произошла за всю мировую историю только в христианской Европе и только тогда, когда после адской череды религиозных войн Европа, по горькому признанию А. Тойнби, насмерть устала от идеологий. Говоря проще, если бы католическая и, вслед за нею — протестантская системы ценностей не включали бы в себя как одну из основных добродетелей подавление и истребление инаковерующих, если бы в течение более чем века католики не резались бы с протестантами внутри одной и той же христианской цивилизационной общности, еще неизвестно, куда повернулось бы дело.

Ну, а в России секуляризация была, скажем прямо, силком начата кукуйским царем-антихристом герр Питером и силком завершена европейски образованными социал-демократами. Прогрессивные деятели, какой с них спрос. Стране нужны были пушки и пулеметы, а тут уж не до спасения души.

Ладно, не суть. Суть в том, что с этого момента религия перестала играть роль магнитного поля, вдоль силовых линий которого выстраиваются в единство мотивации людей и их поступки. Да в одном протестантизме возникло столько сект, что голова кругом, и живут при том бок о бок, на одной улице, сотрудничают и конкурируют… Появились атеисты. Появились антиклерикалы. Появились иноверцы. А потом даже иммигранты из иных цивилизационных регионов появились!

И все они при том — равноправные граждане.

Оказалось, единство все равно нужно. Потому что обществу по-прежнему нужны единые правила игры. Пусть хоронить можно разноверцам по-разному, и жениться тоже, одни венчаются, другие в мэрию бегут, третьи так живут, ладно уж; но вот кого и как кормить, с кем и на каких условиях дружить, с кем и ради чего воевать, что и для чего строить, и прочее, прочее, прочее — тут разобщения допускать нельзя. И не потому, что злое, гадкое государство стремится всех построить по струнке. Людям самим от разнобоя худо. Они сами, сознательно или, что называется, имплицитно, подают государству сигналы: бардак нам не нужен. Параличом бесконечных споров пускай соседи тешатся, а нам — невместно, нам обустраиваться надо, есть, пить, чужакам морды бить.

Наука на сей счет говорит куда более мудрено. Веско, сухо и безо всякого юмора. С. Хантингтон в своей книге «Столкновение цивилизаций» довольно долго, с привлечением массы цитат из иных умных книг, для начала объясняет, что такое, собственно, цивилизация: это — культурное единство.

Или вот Д. Херлихи: «Поведение людей сильно обусловлено желанием переносить что-то из прошлого и настоящего в будущее. Это „что-то“ культурного, а не генетического характера. Сегодня и на протяжении всей истории люди боролись за сохранение и развитие культурного наследия, принимало ли оно форму языка, религии, системы ценностей. Трудно назвать силу, которая влияла бы на группы людей сильнее, чем стремление к культурному выживанию».

Или Г. Дилигенский: «Каждое общество и социальная группа берут из общечеловеческого опыта те формы жизни, которые они в состоянии освоить в рамках своих экономических и культурных возможностей… Смыслообразующие компоненты человеческой деятельности воплощаются в неких общих принципах, выражающих смысл функционирования общества, — в системе высших целей и ценностей, которые при всех различиях в экономическом и социальном положении, в интересах людей позволяют им жить вместе, осуществлять совместную деятельность. Эти ценностные образования, выраженные явно или подразумеваемые, усваиваются индивидами и образуют смысловую основу их собственных мотивов и целей. Можно полагать, что именно эти смыслообразующие ценностные принципы образуют ядро, „душу“ той целостности, которую мы называем цивилизацией… Цивилизационный кризис — это утрата прежнего смысла существования человека и общества, ставящая их перед необходимостью найти новый смысл».

Или А. Бозман: «Судьба каждого сообщества, объединенного в языковом и духовном отношениях, в конечном счете зависит от выживания определенных первичных структурирующих идей, вокруг которых объединяются сменяющие друг друга поколения и которые таким образом символизируют преемственность общества».

А вот С. Эйзенштадт даже самое власть определяет как деятельность, «ведущую к цели, разделяемой большинством».

А еще…

Достаточно, пожалуй.

Итак, первое.

У всякой цивилизации есть душа, сверхпрочный стержень, на который из века в век все плотней и массивней наматывается, фильтруясь и оседая из сумбурной повседневной жизни, то, о чем в народе говорят: дело наживное. То бишь мясо и кожа. Шлейф традиций, устойчивых повторяющихся реакций, выстраданных историческим опытом представлений о том, что эффективно, а что нет, что спасительно, а что смерти подобно. Спору нет, без мяса и кожи плохо. Но если нет души, толку от плоти — меньше чем чуть. Если душа отлетела, плоть, как известно, лишь пища для червей. Другими словами, тот или иной многовековой опыт может, умеет и хочет применять с пользой для себя только та цивилизационная душа, на которую он историей и оказался намотан.

Второе. Любая из известных цивилизаций порождена той или иной религией. Соответственно, душу каждой цивилизации до поры до времени составляет породившая ее религия.

Третье. С возникновением обществ, в которых уживаются в границах одного государства несколько религий, да еще прослоенных группами разнообразных атеистов и прочих агностиков, былая общая религия, оставаясь неким культурным фундаментом большинства, оказывается не в состоянии играть прежнюю роль авторитетного всеобщего определителя коллективных добра и зла. Структурирующее общество магнитное поле оказывается под угрозой. Но само же общество, несмотря на предпринимаемые некоторыми его представителями попытки обрести полную и невозбранную свободу, дабы начать болтаться в мироздании, как цветки в проруби, в целом, в массе своей допустить утраты ориентирующих целей и смыслов — не может. И неосознанно, непроизвольно начинает искать вместо религии, утратившей монолитную тотальность, какую-то замену.

Этой заменой во всех без исключения обществах оказывается собственная история.

В посттрадиционных обществах, ухитрившихся сохранить единство, иной души нет и быть не может. Если общность оказалась неспособна заменить в своей душе стержень порождающей религии на стержень длящейся истории, общность вянет, распадается, гибнет. Исчезает.

Такое утверждение выглядит умозрительным, но, исходя из опыта, доказывается очень легко.

В традиционных обществах истории в нашем понимании просто нет. Есть занимательные и поучительные байки об исторических личностях, героях и мудрецах — и есть описание исторического процесса, сводящегося к тому, как наша религия пришла сюда и породила нас. Таких умных, доблестных, замечательных, которые лучше всех. Которые знают истину. Которым благодаря этому знанию суждено спастись.