Этот человек из камня был Сама Тайна.

В тот же самый момент, как показалось Гаррисону, следуя примеру Тайны, все остальные обитатели ямы медленно начали поворачиваться лицом к нему. Казалось, они только теперь почувствовали, что он был здесь.

Это согласованное движение произвело на него настолько зловещее впечатление — ужасного осознания — что он в ужасе вскочил, и в тот же момент почувствовал, как его вытащили, будто на невидимых нитях, из ямы к свободе, через концентрические ярусы огромного амфитеатра богов к живительному свету.

Да, амфитеатр был полон богов, увлечённых своими занятиями — но то были ложные боги. Гаррисон сразу увидел, что они использовали свои силы исключительно в собственных интересах, а не ради пользы своих последователей. И время от времени один из этих ложных богов подходил к краю ямы, заглядывал в неё, затем удовлетворённо кивал либо хмурился от презрения или разочарования, так что Гаррисон понял, что ложные боги контролировали и одобряли гнусное колдовство чародеев в яме.

Эти боги были ещё хуже, чем колдуны и демоны, которыми они управляли, а их высокомерие и надменность были столь велики, что они облачились в одежды чести и мудрости, которых не имели права носить. На них были большие парики судей и шляпы-котелки политиков, они имели внешность лидеров и ученых, держались с важностью и манерами джентльменов — но за спинами они прятали остро отточенные ножи убийц, в их устах были слова предательства, и все они носили монокли ювелиров и поклонялись тому, кто незримо присутствовал в амфитеатре, и чьё имя было Жадность.

Гаррисон знал теперь, что они были ложными богами Крупных Финансов, иногда Справедливости и Власти, а иногда даже Правопорядка и Правительства. Так что, несмотря на то, что его снова схватил невидимый великан и потащил вверх во тьму, Гаррисон не сводил взгляда с амфитеатра ложных богов внизу, запоминая их, затем мрачно кивнул и поклялся никогда не поклоняться им.

Но всматриваясь в них с высоты, он вдруг почувствовал, что он здесь не один, что здесь был Другой, кто также наблюдал и запоминал. И паря в темноте над амфитеатром, над его центральной ямой чародеев, над хрустальным шаром и прочим, поднятый и поддерживаемый в воздухе некой силой — или силами — за пределами его знаний и превосходящей (как он подозревал) любые способности к левитации, которыми он когда-либо обладал, Гаррисон напрягал чувства, чтобы обнаружить местонахождение этого Другого, чьё присутствие было словно мрачное предзнаменование.

Затем он услышал… дыхание Другого, медленное, размеренное, неторопливое. Он почувствовал, как медленно пульсирует кровь в жилах Другого, так же как пульсация силы. И почувствовал обжигающий взгляд Другого, смотрящего сквозь него и даже не подозревающего о его духе, поскольку тот был слишком увлечён деятельностью существ внизу. И в этой поднебесной тишине признаки постороннего присутствия заставили волосы Гаррисона встать дыбом, когда он вновь оказался в собственном теле и испугался.

Он рассердился — отчасти из-за своего страха, отчасти от того, что видел, и что могло быть тем будущим, о котором он желал узнать, но которое не было показано ему более чётко. В этих недомолвках, в которых больше никто не мог быть виноват, вопреки здравому смыслу, он обвинял Другого. Поэтому он торопливо обратил взгляд наверх и стал искать этого Другого — и то, что он увидел, своей необычности превосходило любые странности.

Над ним корчившаяся темнота была заполнена до краев переполняющимся злом! Больным, коварным, как раковая опухоль злом, серым, как проказа и покорёженным как само безумие.

Необъятный осьминог зла, чьи бессчетные щупальца извивались и скручивались, с невероятным количеством присосок что разверзались и демонстрировали свои острые крючья, чья плоть яростно металась с враждебной силой, и чьи глаза…

Чьи глаза светились с такой звериной неукротимой похотью за гранью любого вожделения, какую Гаррисон не мог и вообразить существующей в сознании людей.

Человеческое сознание? Мысль была полна леденящего животного ужаса, замораживающего мозг.

Но ведь то, что он увидел, не было, и не могло быть человеческим? И все же у Гаррисона перехватило дыхание. Все его инстинкты подсказывали ему, что это злобное создание — какой-то человек. Человек, чья истинная форма скрывалась позади или была наполнена таким количеством зла, что Гаррисон видел только само зло. Но что это за человек такой, чья сущность может принять столь уродливое обличье?

Гаррисон призвал свои собственные силы, свою экстрасенсорную магию, которой владел (или владел когда-то в другом мире), пытаясь заглянуть за облик осьминога, что он увидел. Он закрыл глаза и сконцентрировал свою волю на разоблачении замаскированного дьявольского разума, и…

…И на один короткий миг — в короткой вспышке прозорливости — он посмотрел на поверхность собственного разума внутренним взором существа позади монстра. Он увидел его — и, в свою очередь, был замечен!

Два разума, Гаррисона и Другого, соприкоснулись, ощупывая и и изучая друг друга — пусть ненадолго — и отступили, испытав взаимный шок и потрясение! И оба осознали, что это был не первый раз, когда они встретились, и, несмотря на шок, оба были в равной степени заинтригованы.

Но, хотя Гаррисон попытался взглянуть еще раз, один взгляд оказался всем, что ему было разрешено; в следующий момент он почувствовал, что снова схвачен и… перенесён. Его дух соединился с телом…

…И его тело начало дрожать, пробуждаясь к жизни, там же, где он опустился на колени у края каньона… его лоб почувствовал холод, там где касался металлического бока Машины.

В быстро наступающих сумерках он увидел на этом боку потёки ржавчины, напоминающие только что засохшую кровь. Затем услышал, как Сюзи скулит, теребя его рваный рукав. И увидел, что ночь опустилась на Землю, и звёзды горят холодным светом.

Гаррисон вздохнул, подобрал ноги и поднялся, пошатываясь, и, пока видение ещё было свежо в памяти, он задумался о том, что узнал о Другом, этом дьявольском отродье, носящем личину раздутого, больного осьминога. Другой не был ни белым, ни чёрным, ни мужчиной, ни женщиной, ни нормальным, ни невменяемым, он был всем этим сразу. И главное — человеком!

Да, это был человек. Как же так? Гаррисон не мог ответить, лишь покачал головой в изумлении.

Наконец, он снова вздохнул, и устало взобрался на широкую спину Машины, крикнув Сюзи запрыгнуть и сесть позади него. Затем, подняв заржавевшую теперь Машину в воздух, он направил её на каньон, постепенно ускоряясь, выехал за его край и начал переправу. Он не чувствовал страха.

Ибо если то, что он видел в будущем, было реальным, тогда он знал, что каньон не сможет остановить его. Да, впереди был долгий, долгий путь, но перед его глазами был свет храма Бессмертия и…

Почему тогда он падает, опускается по дуге в горловину ущелья, как брошенный камешек в конце своего полёта?

Всё быстрее и быстрее, Машина проваливалась в черноту; Сюзи завывала как банши, прижимаясь к липкой от пота спине Гаррисона, прохладный воздух каньона свистел в его волосах и оборванной, развевающейся одежде; и Гаррисон напрягался, пытаясь превратить падение в снижение, напрягался, пытаясь использовать силы, благодаря которым когда-то он был чародеем, по-видимому, покинувшие его.

Затем он услышал собственный голос, кричащий с отчаянием и ненавистью:

— Это ложь! Шредер, ты солгал! Ты показал мне фальшивое будущее!

Но шепчущий голос Шредера в его голове возразил:

— Нет, Нет, Ричард, я не лгал тебе. Это будущее, наше общее будущее — но это всего лишь предупреждение…

Гортанный смешок стал постепенно стихать и сливаться с шумом разрезаемого воздуха.

А человек, собака и Машина падали, падали, падали…

Харону Губве тоже снился сон, но в момент контакта он в шоке проснулся. Минуту спустя — всего минута ему потребовалась, чтобы восстановить ориентацию — он по-прежнему лежал в своей огромной кровати, прислушиваясь к собственному колотящемуся сердцу. Да это был сон, но не просто сновидение. Психическая защита Губвы была пробита, нарушена. И он испытал такое смятение, когда барьеры были сломаны! Потенциальный враг, причём могущественный враг, нашёл его и проник в его разум в его «умном» замке.