Верховный фюрер Рейха затребовал перечень губерний, где подобный клязьменскому бунт возможен. Бенкендорф положил на стол Строганову лист со списком республиканских земель к западу от Урала.

— Стало быть, восточные губернии держим в узде?

— Найн, герр оберфюрер. Однако далеко туда казаков из центра слать, — практично рассудил ляйтер Вышнего Благочиния.

В данном виде «папире» попала к Пестелю, раздосадованному тридцать седьмым с Рождества покушением на его обожаемую народом особу. Прикрыв ладошкой ужаленное пулей ухо, он повелел издать приказ Верховного Правления о взятии заложников в склонных к бунту губерниях и волостях. Отныне везде заключить в лагеря видных граждан, коих казнить немедленно по случаю бунта. Лишь Клязьменская округа получила пощаду — ныне там и заложников трудно набрать.

Через выжженные земли в междуречье Клязьмы и Оки Дубельт повёл пятитысячное войско из казаков, пушкарей и пехоты внутренней стражи к Владимиру-на-Волге, заложников поволжских прихватить и соединиться с ополчением Павла Демидова. Затем через Волгу переправиться и навести шороху до Урала. Вот только вернулся Леонтий Васильич необычно рано, с казачьей полусотней и в порванном мундире, да так и вбежал в Большой Георгиевский фюреру на доклад.

— Вас ист дас? — рявкнул вождь. — Вы что, с ополчением не соединились?

— Так точно, мой фюрер. Даже слишком соединились. Пехота и пушкари к ним перешли, казаков они частью побили, частью рассеяли.

— Бунт?! Подавить! Расстрелять! Нижний Владимир сжечь! Архиважно!

— Яволь, мой фюрер. Только не бунт уже там, а война. Войско дайте большое, не казачьи зондеркоманды.

Пока копилась армия достойного размера, дабы раздавить крамолу до осенней распутицы, пришли тревожные вести с южных и западных рубежей. Османы заявили о непризнании соглашений с Российской империей, ибо таковая приказала долго жить, и высадились в Крыму. Круль Польский Михаил Гедеон Радзивилл, известный тем, что уже в шесть лет воевал с русскими в армии Тадеуша Костюшки, собрал полки на западной границе Республики. Пестель созвал Верховное Правление.

— С трёх сторон враги. Революция в опасности! — возопил вождь и предложил высказаться каждому партайгеноссе.

Дубельт счёл лучшим крепить оборону, Бенкендорф — бить поляков, почему-то считая их слабым врагом. Строганов осторожно высказался за переговоры с Демидовым, дабы объединить русские силы перед иностранным нашествием. Но фюрер остался непреклонен.

— В единстве нации — сила. Поволжский мятеж рушит единство. Так что изведём крамолу, потом истребим внешних врагов.

Соратники крикнули истребителю «Хайль Пестель!» и разошлись по установлениям готовить войну. 30 сентября 1827 года республиканская армия числом тридцать тысяч штыков и сабель о пятидесяти пушках встретилась с втрое меньшим войском демидовского ополчения близ города Муром на берегу Оки.

Александр Строганов, старший по близости к фюреру, возглавил поход. Рядом крутился Бенкендорф, верный Республике и как всегда недовольный, что вождь не его главным отправил, опытом пренебрегнув. Дубельт командовал конницей.

— Как думаете, господа, заслать ли к Демидову офицера? — вопросил командующий, оглядывая в подзорную трубу войско бунтовщиков за рекой. — Мы не жаждем крови, силы полагаю сберечь для осман и поляков.

— Нам нужно подавление бунта! — отрезал Бенкендорф. — Нас втрое больше против партизан. Пусть они просят у нас прощенья.

Дубельт опасался, что демидовцы сбегут, и тогда ищи-свищи их по всему Поволжью. Так что никто с белым флагом во вражий стан не поехал; войско разбило лагерь в ожидании завтрашней битвы. За ночь повстанцы переправились на левый берег, явно налаживая полки для атаки.

В утренней суете отчётливо зазвенел ясный мальчишеский голос.

  И только небо засветилось,

  Всё шумно вдруг зашевелилось,

  Сверкнул за строем строй.

— Миша! А ну марш в обоз! Шнель! — прикрикнул на него Дубельт, и обиженный юный поэт поплёлся к повозкам.

Тем временем Строганов снова навёл стекло на врага.

— Нечто новое, господа.

Впереди марширующих колонн двигалось упомянутое нечто, коему эсесовцы не смогли слова подобрать. С виду оно походило на железный дом с высокой печной трубой, из которой валил чёрный дым. Странный круг наверху с поблёскивающими бронзовыми стволами маленьких пушек явно ничего хорошего не сулил солдатам Республики. Вдобавок этих «нечто» катилось в количестве двух штук.

— Вроде как англицкие речные пароходы, только по земле ходячие. Другое скверно, — Дубельт повёл трубой вдоль строя мятежников. — Гляньте на хоругви их.

Строганов с Бенкендорфом поняли, что имеет в виду Леонтий Васильевич, и оба посмурнели. На двух пароходах и над шеренгами огромные полотнища с ликом Спасителя да русские триколоры. Армию-то на другое готовили — с изменниками земли нашей воевать, с антихристами.

— Александр Христофорович, к орудиям. Как приблизятся, непременно шесты посбивайте. На несущих Иисуса у наших рука не подымится, — про себя глава похода проклял день, когда Пестель пресёк созданье «дикой дивизии» из кавказцев. Мол, не слишком они русские. Сейчас бы диких в центр пустить, порубали б смутьянов в капусту, не взирая на хоругви.

Среди крамольников гарцевал Демидов. «Что ты творишь, Павел?!» — простонал внутри себя Строганов. Сейчас Бенкендорф как даст залп…

И орудия грянули, но странно. Ядра да гранаты в сторону унеслись или запрыгали мячиками пред коптящими самоходными избами. Глава Вышнего Благочиния завопил про измену, повелел зарядить орудие и задрал в небо ствол, самолично подпалив фитиль.

Пушка грохнула; ядро пролетело над крышей парохода, попав в Святой Лик. Меж бровями Иисуса прорвалась дыра.

— Ладен! Фоер! — скомандовал Бенкендорф, призывая пушкарей заряжать и стрелять; тут почувствовал толчок в спину и узрел трёхгранный кончик штыка, раздвинувший ордена на груди. Уронил шляпу, скрывавшую смешной зачёс на лысину, и упал на лафет усами вперёд.

— Братцы! — закричал солдат, выдернув штык из генеральской спины. — Оне по Христу палить загадали! Бей нехристей!

На глазах изумлённых вождей Благочиния орудия повернулись в сторону казачьей гвардии и командования… Строганов кинулся наземь, на миг чувств лишился, когда гранаты рванули, оглушая близким разрывом. На мундир просыпалась земля. Он скатился с холма, пытаясь найти лошадь. Заговорили пушки и ружья бунтовщиков. Верные Республике части ответили вяло и вразброд.

Поймав, наконец, полубезумную от грохота кобылу, Строганов с трудом укротил её, вскочил в седло; верхом погнал на левый фланг, к казачьей коннице Дубельта. Лишь один удар её сбоку к повстанцам — и битве конец. Но не случилось.

Демидов разделил своё и без того невеликое войско. Каждая половина с одним пароходом во главе ударила во фланг, обтекая смолкнувшую артиллерию Республики.

Строганов впервые увидел адскую машину вблизи. В передней части медленно крутилось колесо с малыми пушечными стволами. Как только пушка смотрела впёред, она палила картечью, а ствол уезжал назад на половину длины. Солдаты попадали в неё, но куда там! Пули не несли ей никакого вреда. А мятежники шли под христовыми ликами, стреляли, порой падали, но всё одно — казались частью несокрушимого парохода, не ведающего жалости.

Капут, осознал командующий и двинул назад, к обозам. Его обгоняли конные, бегом неслись пешие. Армия Республики расползалась, как гнилая тряпка, быстрее, нежели умирала под пулями и картечью.

Испуганно заплясала лошадь под Дубельтом, уронившим голову на чёрную гриву. Красное капнуло с синего мундира на белые рейтузы. Рванула граната, кобыла заржала и встала на дыбы, сбросив седока под копыта драпающей казацкой полусотни.

Эх, Леонтий… Но горевать о товарище не с руки, и Строганов озаботился своим спасением. Чуть не загнав лошадь, он за день и остаток ночи выбрался к волостному посёлку Гусь верстах в шестидесяти от Владимира, где расквартирован верный Республике гарнизон. Ну, пока верный…