Читая о подобном курьезе, трудно не почувствовать, что Кеннеди не заслужил победы, но он не поступил бы так только из хороших побуждений, даже если бы ему помогли незаурядные способности Бобби как руководителя кампании. Линдон Джонсон и другие демократы-южане собирались отобрать у республиканцев Луизиану, Западную Вирджинию и, разумеется, Техас. На Севере в последнее время подтверждало свою состоятельность старое искусство политической машины. Легенда утверждает, что мэр Чикаго подтасовал в пользу Кеннеди результаты выборов в Иллинойсе, а затем и на президентских выборах. Легенда лжет, так как победа Кеннеди не зависела от положения дел в Иллинойсе, но 27 голосов на выборах в этом штате были неплохой прибавкой к демократическому большинству. Кеннеди относил эту заслугу исключительно на счет усилий политической машины Чикаго: выборы стали звездным часом Ричарда Дж. Дейли, поэтому неудивительно, что он и его семья были первыми гостями в Белом доме, как только Кеннеди поселился там. Первым его действием в качестве президента было признание другого политического долга — он подписал распоряжение, удваивающее количество продуктов, выделяемых федеральным правительством четырем миллионам бедных Америки. Это было его ответом на острую нищету, которую он видел в горняцких общинах Западной Вирджинии. Его глубоко потрясла встреча с такой ужасающей бедностью, какую ему никогда не приходилось видеть раньше: продвижение по пути к президентству дает опыт обучения, и Западная Вирджиния сыграла такую же роль в том, что он стал президентом, как и Чикаго.

Многочисленные усилия были вознаграждены 8 ноября 1960 года, когда Кеннеди с небольшим перевесом победил Ричарда Никсона и кандидатов от менее крупных партий (Партия социалистического труда, прогибиционисты, Партия защиты прав национальных штатов и т. д.). Это были захватывающе интересные выборы; «Нью-Йорк Таймс», которая обещала победу Кеннеди в своих утренних выпусках, остановила печатные станки в 4.45 утра, которые стояли по меньшей мере до 7 утра, когда ее экстренный выпуск наконец объявил о том, что КЕННЕДИ ПОБЕДИЛ. Когда в свое время Джеймс Рестон сказал Кеннеди, какой ужасной была ночь, он ответил: «Если вас напугала «Таймс», то вам нужно было видеть меня»[68]. Никсон мог предполагать другое, как и многие в Соединенных Штатах, и не верил в поражение до десяти часов утра (люди Кеннеди бушевали из-за того, что он все еще не уступил, когда появился на телевидении в три часа утра, но Кеннеди заметил про себя: «Почему он должен уступить? Я бы этого не сделал»)[69]. Если граница победы была столь неуловима, то количество голосов производило впечатление: проголосовало 64,5 % избирателей, что было на 11 % выше, чем в 1956 году, и с тех пор эта цифра не была превзойдена. Возможно, Кеннеди не смог бы сдвинуть Америку, но ему удалось ее наверняка расшевелить: единственное, что вскоре случилось и принесло огорчения, был переход избирателей на другую сторону. Как указал ранее Теодор X. Уайт, результат был в некотором смысле счастливой случайностью: даже потеряв несколько сотен голосов в Иллинойсе и Техасе, Никсон мог победить, получив большинство как в коллегии выборщиков, так и на прямых выборах, чем Кеннеди в тех же процедурах[70]. Но отнюдь не был счастливой случайностью огромный рост числа голосов демократов на президентских выборах. Республиканцы потеряли более одного миллиона голосов, которые они получили в 1956 году, но, тем не менее, положение было лучше, чем в 1952 году, когда при голосовании за Лика произошло резкое перераспределение голосов. Демократы получили почти 8 миллионов голосов из 34 миллионов. Только в двух штатах (Оклахоме и — как предупреждение — Миссисипи) снизилось количество отданных за них голосов. Даже если допустить, что это произошло в результате естественного количественного роста электората, достижение все же было значительным.

Но что это означало на самом деле? Просматривая результаты, Кеннеди вполне мог прийти к выводу, что страна, или по крайней мере та ее часть, которая проголосовала за него, принимала то, что Америке было необходимо снова двинуться вперед; это привлекло внимание к «партии активности» и к кандидату, провозгласившему курс «Новый рубеж». «Новый курс» Франклина Рузвельта обещал помощь и безопасность всем, кто в этом нуждался. Но «Новый рубеж», о котором я говорю — не набор обещаний, а серия вызовов. И я спрашиваю не о том, что Америка может сделать для американцев, но что они могут дать своей стране. Я взываю к их гордости, а не к кошельку — это обещание скорее того, что потребуется жертвенность, а не обещание безопасности»[71]. Теперь Кеннеди был законно избранным президентом: граждане, которые его выбрали, не могли сказать, что их не предупредили. Он получил мандат на свободу действий.

Но у него не было права на конкретные решения. Многое зависело от того, насколько ему удастся склонить на свою сторону конгресс, а положение дел здесь было далеко от идеального. В 1952 и 1964 годы число демократов в конгрессе было весьма внушительным, но между этими «пиками» оно оставалось немного меньшим, и в 1960 году партия потеряла 20 мест в Палате Представителей и 2 — в Сенате. Если к этому добавить тот факт, что крайние демократы на Юге были настроены консервативно и почти готовы сотрудничать с консервативными республиканцами, то Кеннеди столкнулся со значительными трудностями при выполнении своей программы. Делу помогало и то, что за Кеннеди проголосовало почти столько же американцев, как и за Никсона. Чтобы обеспечить себе переизбрание в 1964 году и усилить свой авторитет в настоящее время, ему требовалось получить как можно больше голосов тех, кто раньше поддерживал Никсона; и так как в целом они были сторонниками сохранения статус-кво, то эта необходимость приходила в столкновение с его радикальны-ми инстинктами. Не то чтобы его инстинкты были очень радикальны. В основном «Новый рубеж» состоял из демократических предложений, которые уже прорабатывались в течение предыдущих лет, а в некоторых случаях — и со времен второй администрации Рузвельта. Однако новые безотлагательные вопросы потребовали новых предложений, как достаточно убедительно продемонстрировали ближайшие годы: но как можно было переиграть консерваторов, получив их поддержку, чтобы Кеннеди имел количественное большинство и конгресс, желавший бы с ним сотрудничать в предстоящие четыре года? В день своей победы Кеннеди заслуживал прощения за то, что, решая одну проблему, он порождал другую: выиграв выборы 1960 года, он тут же начал готовиться к следующим.

В любом случае он уже не был кандидатом. Два месяца, с ноября по январь, он потратил на создание своей администрации и подготовку инаугурационной речи: вдохновляли также растущий интерес и энтузиазм, которыми, если верить журналистам и общественным опросам, сопровождалось каждое его действие. Казалось, что уже многие из тех, кто не голосовал за «Новый рубеж», начали верить, что они за него голосовали. 20 января 1961 года, когда ярко светило солнце и стоял крепкий мороз (метель за ночь укутала Вашингтон снегом), Кеннеди произнес клятву и свою самую знаменитую речь. Как обычно, это было усилием, направленным на сотрудничество: Соренсен набросал пожелания президента и разнообразные предложения других людей, а затем вместе с Кеннеди они придали им окончательную форму. Годы практики превратили его из неуклюжего Кеннеди в эффективного, если не великого, оратора: и теперь звучал его сильный голос, передавая послание, которое никто из тех, кто его слышал, не мог забыть. Это было его самое смелое заявление о столь долгосрочных целях. Оно было определено, и это слышалось почти в каждом предложении, влиянием «холодной войны», как это видел Кеннеди, и не было свободным от обвинений высокомерной риторики, что стало обычным стилем в Америке, начиная с Декларации Независимости. Даже спустя 30 и более лет оно поражает своей силой: «За долгое время мировой истории лишь нескольким поколениям выпадала роль защитить свободу в час наибольшей опасности. Я не отступаю перед своей ответственностью — я принимаю ее. Я не думаю, что кто-нибудь из нас мог бы поменяться местами с любым другим народом или другими поколениями. Энергия, вера, преданность, которые мы вложили в наши усилия, будут освещать путь нашей страны и всех, кто этому служит, — и жар этого огня действительно может осветить мир.