Открывшееся их глазам зрелище было во много раз хуже, чем просто мертвый человек.

Они увидели живой труп.

– Что делать будем? – спросил следователь Борташевич, обводя пристальным взглядом собравшихся вокруг машины «скорой помощи» милиционеров, людей в белых халатах и зевак из окрестных домов, которые, как водится в таких случаях, или просто идут мимо, или прибегают посмотреть специально. Но вопрос Борташевича касался не случайных лиц. Наоборот, ему важно было, чтобы полученная от обгоревшей девушки информация никоим образом не ушла дальше этого места. И вообще он, как и прочие, кто оказался причастен к этому жуткому делу, готов был многое отдать за возможность не выходить на дежурство именно в этот роковой не только для него, милицейского следователя, но и для всего города и, как показало время, для всей страны день.

Не получив ответа, Борташевич с опозданием попытался взять ситуацию под свой контроль. Пока чувствовал: именно он сейчас за все отвечает.

– Разошлись! – гаркнул он, но, тут же поняв, что лучше не рявкать, перешел к просительным интонациям: – Ну, разошлись бы, а? Расходитесь, народ, что тут интересного? Заснула девчонка-бомжиха на стройке, курила, загорелось вокруг…

– Она не бомжиха, господин из милиции. – Юрий Григорович выступил на полшага вперед. – Вы же сами все видели и слышали.

– А вы, – Борташевич ткнул в него пальцем, – вот вы лично что услышали? – но прежде, чем Юрий, опешивший от такого напора, попробовал собраться с мыслями, следователь перешел в более решительное наступление: – То, что вы могли тут случайно услышать – это оперативно-разыскная информация. Тайна следствия, чтобы вы знали. А за разглашение сами знаете что бывает.

– Девушка громко говорила… – попытался оправдаться Григорович, но был резко перебит следователем:

– Да, а вы пока должны вести себя тихо. Всех касается. Сами видите, дело серьезное. – И, чтобы как-то усилить важность своих слов, переключился на дежурного врача «скорой», Ивана Дороша. – Почему вообще мы раньше вас сюда приехали, доктор? «Скорая» вы или где? Пока вас дождались, куча народу вон набежала.

– А при чем «скорая»? – пожал плечами доктор Дорош. – Давай сейчас главных и крайних начнем шукать, давай, ага…

Вот приехали б вы раньше… А!

Борташевич отмахнулся, слова застряли у него в глотке. Нет, нельзя, против правил это – говорить сейчас, что, будь люди в белых халатах расторопнее, девчонку можно было бы допрашивать не на улице, а у них в машине, подальше от посторонних. Хорошо, конечно, что эта Олеся, или как ее там, выжила и назвала имена тех, кто сотворил с нею такое. Но плохо, что это довелось услышать лишним людям. Фамилии в Кировограде знакомые, известные, особенно Крутецкий, и если раньше времени информация уйдет… Н-да, тогда уйдет, как минимум, сам Крутецкий. Ведь таких людей без предупреждения у них в городе милиция не дергает.

Борташевичу самому не нравилась эта ситуация, когда Крутецкий или эти двое – Греков и Марущак – могут не приезжать в отделение для дачи показаний, а принимать милицию у себя на дому. Да еще в присутствии адвокатов, толстомордых, холеных и почти всегда – лучших из местных или вообще киевских, что считалось в этих кругах высшим пилотажем. Но еще больше следователю Борташевичу не нравилось, когда его чехвостило начальство: как, мол, допустил, что дети уважаемых людей попали под протокол? Как их вообще могли упомянуть в связи с совершенным преступлением?

И теперь на нем, Борташевиче, повиснет задача не допустить утечки информации.

Нет, надо давить на то, что девчонка говорила в состоянии шока и аффекта. Просто назвала тех парней, с которыми недавно познакомилась, вот и были имена в голове. А кто ее на стройке подпалил – тут дело сложное, долго разбираться придется. Нужно с Дорошем и его врачами позже переговорить, пускай они бумажку напишут: мол, да, шок, Олеся Воловик за свои слова не отвечала, их нельзя считать показаниями и приобщать к делу.

И, кстати, Крутецким надо бы позвонить, пусть готовятся. Или, если быть точным, готовят… Деньги, разумеется…

Когда милиция пришла домой к Грекову, тот еще спал, и мать, нервная, не закончившая собираться на работу женщина под сорок, выплеснула на сына все, что накипело за несколько последних дней.

С Алевтиной Павловной, матерью Артура Грекова, вообще происходили странные вещи. Даже живя с мужем, отцом Артура, – Артура Артуровича, – она никогда не давала волю переполнявшим ее эмоциям, если рядом не было посторонних.

Сначала объясняла это себе нежеланием устраивать скандалы дома. Или, скажем так, в том месте, где живешь в настоящий момент – были времена, когда Грековы скитались по съемным квартирам. Это, считала хозяйка дома, может разрушить семью, ее хрупкий микроклимат. Такое отношение Алевтина Павловна объясняла коротко: «Не по фэн-шую!». Поговорку эту перенесла в более широкий круг общения, профессиональный и личный, потому ее, директора небольшой сети мини-маркетов в спальном районе Кировограда называли за глаза Фэншуйкой. Правда, если надо было выяснить отношения у всех на глазах, в публичном месте либо же вообще в гостях, за праздничным столом, то Алевтина Грекова втягивала в «разборки» окружающих, те, конечно же, принимали ее сторону, начинали успокаивать, женщина «отходила».

Муж в конце концов ушел от них. Оставил, правда, крошечную «двушку» в блочном доме. После этого Грекова продолжала придерживаться той же линии поведения. Причина – сын-подросток не должен видеть ее материнской слабости. Зато при людях могла сорваться, высказать свои обиды на весь белый свет. Впрочем, Артуру Артуровичу на публичные и, как он сам считал, показушные истерики матери всегда было глубоко плевать. Он больше уважал отца, крепкого, уверенного в себе мужика, сумевшего сделать карьеру и, по мнению многих, неплохо стоять в Кировоградском районе. Парень, однако, не удосужился выучить, как правильно называется должность его отца и по чему он там в бюрократическом аппарате первый заместитель. Важно другое: фамилию Грекова хорошо знали в районе. А это в масштабах Кировограда открывало перед его сыном, пусть и от первого брака, многие двери. И давало не меньшие возможности.

Не самая плохая из них – позволять себе не считаться с матерью. У которой все должно быть по недоступному его пониманию «фэн-шую»…

– Ты опять шлялся пьяный всю ночь! – орала мать над ним, одновременно, ведомая исключительно материнским инстинктом оберегать даже такое чадо, встав между диваном в его конуре и тремя мужиками, на которых Артур спросонок, да еще при шторме под черепной коробкой, не мог толком сфокусировать взгляд. Правда, по реакции матери на их раннее появление он понял: гости незваные. Сразу же рассмотрел тех двоих, топтавшихся на благоразумном от семейного скандала расстоянии, определил на одном форменный бушлат и вдруг осознал: а ведь сколько живет здесь, ни разу не видел своего участкового. А интуиция подсказывала: он самый, как же фамилия, черт…

И тут же всплыло другое. Наконец-то испугавшее. Настолько, что Артур Греков стал быстро трезветь. Его даже качнуло, благо это всегда можно списать на состояние «хронического нестояния»…

Между тем мать продолжала, повернувшись к деликатно молчавшим утренним визитерам:

– Нет, ну вот где он, по-вашему, мог в таком состоянии накуролесить? И что он толкового может вам сказать? Он ничего не видел, ну говорю же вам – ни-че-го!

– Чего он не видел, Алевтина Павловна? – с какой-то странной для милиционера вежливостью, даже мягкостью спросил тот, в штатском, в распахнутом плаще и с папкой под мышкой. – Артур Артурович, вы что не видели?

– Я ничего не видел, – подтвердил Греков.

– Где именно вы ничего не видели? И заодно к началу вернемся.

– Куда – к началу?

– Разговора нашего к началу, Артур Артурович. Я интересуюсь: где вы были вчера, 26 марта, с двадцати трех ноль-ноль, до сегодня, 27 марта, примерно до половины второго ночи. Готовы сказать?