– А почему я? – прекрасно зная почему, Греков лихорадочно продолжал изображать хмельное пробуждение, от которого не осталось и следа, и нащупывать верный ответ.

– Что – почему вы? – Милиционер в плаще сохранял спокойствие.

– Почему я где-то должен был быть?

– Потому, что дома вас не было, – вздохнул Плащ и как-то странно, виновато, повернул голову к умолкшей было Алевтине Павловне. – Вы его искали, мама?

– Чего его искать… К Юрке, сказал, пойдут. Один живет, вечно там шалман…

– К Юрке… – Плащ снова повернулся к Артуру, чуть наклонился, ожидая: вот сейчас Греков назовет фамилию, которую, как догадывался парень, этот тип уже откуда-то знает. – Так у Юрия сидели, Артур Артурович? С кем? Объяснение напишем? Девушки были с вами? Сколько?

– Одна, – вырвалось у Грекова, и сразу же захотелось, как в плохом кино, зажать себе рот ладонью и выпучить глаза, смешно, по-жабьи.

– Одна. Вот, хорошо. Видите, Алевтина Павловна, сидели на квартире у старого товарища ребята и одна девушка. Адрес назовем? Куда девушка делась?

– Стоп! – Грекова, словно вспомнив что-то важное, решительно выдвинулась на первый план, вновь отгородив сына от визитеров. – Значит, так мы делаем. Он, сами видите, не в том состоянии, чтобы отвечать внятно. Пусть приведет себя в порядок. Потом спросите, о чем хотели. Под протокол. И в моем присутствии.

– Так не мальчик уже, – подал голос участковый. – Павловна, вы ж сами все понимаете прекрасно. Я про парня ничего такого, жалоб не было никогда. Только ведь сами же знаете – Греков, то да се, разговоры пойдут…

– Потому и в моем присутствии, чтоб меньше болтали! – отрезала Грекова, сдернула сына за отворот черной майки с кровати. – Марш, стыдобище! Студент он, учится! На заочном он у нас! Иди очи протри, заочник.

Артур поплелся, как был, в трусах и майке, в ванную, боковым зрением фиксируя: второй милиционер в штатском двинулся за ним. А за спиной услышал:

– Обыск, что ли, будете делать? У вас и ордер есть?

– Нечего искать. Но если надо…

– Вот пока не надо – делайте то, что закон позволяет. А что вообще случилось-то?

– Да случилось уж, Павловна… – прогудел баском участковый.

Игоря Крутецкого за руль не пустили. Отец, как назло, был в Киеве по партийным делам, потому мать приехала на квартиру к Лене сама и вытолкала парня оттуда, предварительно отпоив загулявшее чадо крепким кофе. Всю дорогу до места они молчали, и, только остановив машину в квартале от нужного здания, Инга Крутецкая быстро, как она умела это делать, спросила:

– Уже придумал, что сказать?

– Кому? Им? – Крутецкий с нескрываемым презрением кивнул перед собой, за лобовое стекло. – Пошли они в жопу!

Мать легко, несильно, чтобы только обозначить недовольство, хлопнула сына по губам рукой в перчатке из тонкой кожи, подарок мужа в день сдачи экзамена по вождению.

– Вот где у тебя жо… это место, – сказала так же беззлобно, только с раздражением. – Там, кстати, вряд ли что-то особенное спросят. Всего лишь райотдел, иначе забегали бы вокруг. Хорошо, что предупредили, там сам выруливай.

– Уж постараюсь.

– Постарайся. Вчера, небось, тоже постарались… Девку для мальчишника сняли?

– Какую девку, ма! – Игорь настолько старательно изобразил удивление, что опытная мать лишний раз убедилась в правоте своих предположений. – Не было девок никаких!

– Вот и придумай, как сказать Лене, если спросит. А она ведь спросит. Я на каждый роток в городе платок накинуть не смогу. Даже если с вами тремя все будет в порядке… А с вами же все будет в порядке? – Мать сняла дымчатые очки, пронзила сына своим фирменным взглядом.

– Чего ты сразу, ма…

– Того я сразу, сын. – В школе Крутецкая не работала уже полтора десятка лет, но, когда нужно, учительский тон включала. – Просто я очень хорошо тебя знаю. И вижу, что из тебя получается.

– Я – одушевленный предмет, – попытался пошутить Игорь.

– У одушевленного предмета не всегда есть душа, сыночек. Но всегда есть мозги. И он ими думает. А вы, похоже, вчера думали совсем другими местами. Боже, хоть бы женился скорее да уехали вы с Леночкой отсюда!

– Вы изволите быть недовольны, что вас превратили в человека?

От этой фразы Ингу Крутецкую последние годы все чаще пробирала дрожь. Она, по образованию учитель русского языка и литературы, считала себя и членов своей семьи довольно начитанными людьми. Во время работы заместителем мэра Кировограда умение грамотно излагать мысли, вовремя цитируя классику, было ей большим подспорьем. Сейчас же, когда она стала помощником депутата, кстати, своего мужа, в ораторском искусстве ей равных не было. Потому начитанного филолога коробило, когда сын отпускал цитаты не по прямому назначению. И что особенно тревожило – цитаты в конечном итоге были уместными, отображали реальное положение дел.

А оно было таково: милый некогда мальчик Игорь действительно превратил Крутецких в людей. Хороших, порядочных, добросердечных, умевших сопереживать чужому горю.

Не имея своих детей, Крутецкие очень давно, еще на заре каждый своей карьеры, решили усыновить мальчика из детского дома. Счастливое событие совпало с какой-то избирательной кампанией, в которой оба тогда играли далеко не первую, даже не вторую скрипку. Новоиспеченные родители в тот момент даже не собирались выпячивать историю усыновления ими мальчика, от которого отказалась в роддоме мать-алкоголичка, на всеобщее обозрение. Им важнее было, чтобы ребенок был в том возрасте, когда осознает: вот до такого-то времени у него не было ничего, и вот с такого-то времени благодаря новым папе и маме у него есть все. Педагог Инга была уверена: ребенка удобнее воспитывать, когда у того есть чувство благодарности к своим воспитателям. Это уж потом усыновление мальчика прибавило им веса, Крутецких действительно полюбили, дальше, как говорится, само пошло.

Они пошли в гору. Они превратились в людей во многом благодаря этому мальчику.

Игорь, цитируя профессора Преображенского, обращающегося к своему созданию, а именно – Шарикову из знаменитого булгаковского «Собачьего сердца», в последнее время слишком преуспел в напоминаниях: мол, кем бы вы, папа с мамой, были без меня… Так что получайте меня такого, полюбите какой есть, кушайте с маслом.

Прикусив нижнюю губу, Инга Крутецкая посмотрела перед собой.

– Ладно. Ты разговорчив сегодня. Только я твои разговоры слушать не собираюсь. А если и буду, то тех выводов, которые может сделать Лена, твоя невеста, не боюсь. И на мое отношение к тебе, сынок, твое… ваше вчерашнее поведение не повлияет. Объясни мне только несколько вещей.

– Да, мама. – Игорь понял, что пора включать послушного сына.

– Первое – кто придумал мальчишник и где все происходило.

– Мальчишник, мам, вообще придумали не в Кировограде, и…

– Ну, с этим ясно. Второе: почему надо было снимать девку? Экзотики захотелось?

– Мам, ну откуда я вообще мог знать, что она уйдет и влипнет ногами в маргарин?

– Хорошо, с этим тоже понятно. Иди. Если будете говорить одно и то же – возьмут с вас подписку о невыезде. Пока, до выяснения. Там, я думаю, все станет понятно. Может, она вообще шантажистка, аферистка. Может, денег ей дать…

– Что с ней хоть? – как можно равнодушнее спросил Крутецкий.

– А, не знаю… Знакомый из милиции сказал только одно: в больнице, назвала ваши фамилии, вроде вы последние ее видели. Избавил от подробностей, и ты избавь. Или ты не все мне изложил?

– Так я вообще не уверен, мам, что мы тут при делах!

Выдавив из себя улыбку, Игорь Крутецкий вышел из машины и направился к унылому зданию райотдела милиции, куда его попросили подъехать как можно раньше.

Он понял: мать не знает подробностей. И был уверен: знай она их, ситуация не казалась бы ей такой простой.

Уже потом Юрий Григорович попытался себе объяснить, зачем он позвонил своему приятелю, местному журналисту Клименко, и выложил все, что думал о работе правоохранительных органов города Кировограда. Объяснение вроде получилось, хотя Юрий поймал себя на мысли: скорее оправдывается за то, что вмешался, чем гордится своим гражданским поступком. Но когда вскоре после происшествия увидел идущего домой Юрку Марущака – понял все, даже без лишних разговоров. Хотя и поговорить пришлось.