На фуршет по случаю вернисажа пускали только по приглашениям. Примерно к одиннадцати часам утра выставочный зал наполнился приглушенным жужжанием голосов — пришли первые посетители. Ближе к ланчу, когда закуски и выпивка стали медленно, но верно таять, Саймон, с таинственным видом фланирующий среди гостей, подкрался сзади к сестре и шепнул, что все идет на удивление гладко и что такого успеха он не ожидал.
Констанс была на седьмом небе от счастья. Гордость за проделанную работу переполняла ее, в глазах стояли слезы радости, а воображение уже рисовало заманчивые перспективы, как вдруг низкий, хорошо знакомый голос хрипловато произнес:
— Если так пойдет и дальше, наша милая отшельница, должно быть, откажется от тихой провинциальной жизни?
— Чарлз?! — Констанс резко обернулась и почувствовала, как ёкнуло от радости сердце.
— День добрый. — Чарлз шутливо раскланялся.
— Но… что вы здесь делаете? — спросила Констанс, справившись с волнением. Ее невозмутимый взгляд выражал полнейшее спокойствие, разве что голос предательски подрагивал. — В смысле… разве я вас… То есть я хотела сказать, вы получили приглашение?
— По-вашему, я похож на тех, кто приходит просто так?
В действительности он, конечно, был похож, и ее лицо скорее всего выражало полное согласие с его словами, потому что Чарлз вдруг громогласно рассмеялся и, покачав черноволосой головой, тихо произнес:
— Ну, Констанс, вы меня просто убиваете. Разумеется, мисс Подозрительность, я получил приглашение. Вот оно. — И Чарлз, словно фокусник, извлек из ниоткуда позолоченную карточку и показал ее Констанс.
— Но я его не посылала, — оторопела она. — Кто бы мог подумать, что вы заядлый искусствовед!
— Вы совершенно правы, — подхватил Чарлз. — Меня интересуют не картины, а их автор. Чувствуете разницу?
О да, она чувствовала. И еще как! Констанс озадачил не только намек, прикрытый его последней фразой, но и собственная беспомощность, из-за которой она не могла просто взять да и прекратить этот щекотливый разговор. Вместо этого она стояла перед своим мучителем и злилась на себя, чувствуя, как предательская краска стыда покрывает ее бледные щеки. И вообще, как у него язык-то повернулся такое сказать? — мысленно возмущалась Констанс. Говорит о каком-то интересе, а сам с Нового года ко мне и глаз не кажет!
Вероятно, Чарлз разгадал ее мысли, потому что в следующее мгновение она получила реальный ответ на свой вопрос:
— После рождественских праздников мне пришлось срочно улететь в Штаты. Дело, о котором я вам говорил и которое, как мне казалось, вполне закончено, вдруг приняло неожиданный оборот. Так что пришлось ехать и расхлебывать последствия своих поспешных действий.
— Ну и как — расхлебали? — спросила Констанс и удивилась своей резкости. — Значит, все эти три с половиной месяца вы прохлаждались в Америке?
О боже, что я несу?!! — ужаснулась она. Он ведь может подумать…
Синие глаза превратились в щелочки и остановились на ее разгоряченном лице.
— А вы что, дни считали?
— Вот еще! — выпалила Констанс. — Просто не люблю, когда мне врут. Теперь ответьте: как вы пронюхали об открытии выставки?
— Джеффри сказал. А разве это тайна за семью печатями?
— Конечно же, нет! — смутилась Констанс.
Джеффри и впрямь частенько захаживал к ней в гости: сначала чтобы установить сигнализацию, потом просто так — на чашку чаю. По правде говоря, он был единственным мужчиной, которому она позволяла себя навещать: ведь Джеффри — примерный семьянин и отец троих детей — ни разу не пытался за ней приударить.
Они общались легко и непринужденно. В разговорах с Джеффри Констанс старательно обходила темы, связанные с Чарлзом, но про выставку, видимо, проговорилась.
— Я всего лишь сказал Джеффри, что в этом месяце дел у меня будет по горло, и он любезно согласился достать это приглашение, — объяснил Чарлз, напуская на себя невинный вид. — Так что никакой дьявольщины, как видите. Все очень просто.
Но Констанс все представлялось сложным и запутанным, когда дело касалось этого мужчины. Однажды ей даже показалось, что дружеские визиты Джеффри продиктованы отнюдь не любезностью. А что, если это Чарлз приказывает своему управляющему присматривать за ней? Однако время шло своим чередом, а Чарлз не изъявлял ни малейшего желания продолжать навязчивые ухаживания. Это обстоятельство развеяло сомнения насчет тайной миссии Джеффри, и Констанс сочла свою подозрительность прогрессирующей паранойей. Но тогда почему Чарлз здесь? Она робко посмотрела в его прозрачно-голубые глаза и решила, что подумает об этом позже.
Он сейчас здесь, и от этого не отмахнешься. Оставалось терпеливо ждать его ухода.
Но Чарлз не ушел. Ситуация обострилась, когда после ланча к ним присоединилась миссис Уайтселл. Поскольку Саймон уже успел сообщить матери, что мистер Стэйн не кто иной, как богатейший землевладелец, в миссис Уайтселл тотчас же проснулся дремавший доселе дух предпринимательства.
Констанс заметила многозначительный взгляд своей мамочки в сторону потенциального клиента и укоризненно покачала головой. Ее беспокоило, что мать, будучи прирожденным коммерсантом, могла уговорить кого угодно и на что угодно. О деловой хватке миссис Уайтселл в Лондоне слагали легенды: она принадлежала к тому разряду людей, которые умели продавать холодильники эскимосам и шубы жителям Центральной Африки. Более всего Констанс смущало то, что мать может уговорить Чарлза потратить тысячи на ненужные ему картины.
К четырем часам галерею пора было закрывать, но уже с половины третьего Сандра не отходила от Чарлза ни на шаг. Едва познакомившись с ним, она незаметно увела его в тихий уголок, где у низкого кофейного столика располагались два уютных кресла. Вскоре словно по мановению волшебной палочки перед собеседниками возникло серебряное блюдо с фруктами и бутылка самого дорогого вина, хранимого миссис Уайтселл для умасливания особо платежеспособных клиентов.
Итак, они все говорили, говорили и говорили… Каждый раз, стоило Констанс бросить взгляд в ту сторону, где, едва не касаясь друг друга, склонились две головы — темная и огненно-рыжая, — ее захлестывала волна любопытства. О чем они говорят? Что мама рассказывает Чарлзу? Какие вопросы он ей задает? Не может быть, чтоб только о картинах. Не такой уж он любитель искусства, чтобы битых полчаса выслушивать хвалебные дифирамбы, расточаемые хозяйкой галереи в адрес своей же собственной дочки.
Без четверти четыре сладкая парочка наконец рассталась.
— Милая моя, он просто прелесть! — шепнула Констанс довольная мать. — Но почему ты мне раньше о нем не рассказывала? Он ведь просто с ума по тебе сходит!
— Ничего подобного! — Констанс взглянула на мать так, будто та только что нанесла ей глубочайшее оскорбление. — Мы едва знакомы, вот почему мне казалось глупым о нем говорить.
— Ха! — Многозначительные восклицания удавались миссис Уайтселл особенно хорошо. — Глупым? Да он купил у нас сразу все «Времена года»!
— Да ну? — Констанс не знала, плакать ей или смеяться. В глубине души, конечно, теплилась надежда, что все четыре картины, изображающие времена года, когда-нибудь перейдут в руки одного владельца. Однако ввиду высокой цены она сильно сомневалась в успехе своего замысла. И вот теперь четыре акварели, изображавшие смену времен года в окрестностях ее домика, перешли в полновластное владение Чарлза Стэйна. — Что ж, раз он владеет домами, полями и речкой, которые я нарисовала, желание купить эти картины вполне объяснимо.
— Несомненно, — подтвердила миссис Уайтселл. — Но, может, стоит с ним хотя бы вежливо проститься? Ведь он тебе одолжение сделал.
О да, сделал! Констанс кивнула, набрала в легкие побольше воздуха и зашагала туда, где виднелась крупная фигура Чарлза, склонившегося над покупками. Когда она тихо подошла к нему сзади, Чарлз даже не взглянул на Констанс, но был явно в курсе, что она где-то рядом.
— Мне особенно нравится «Зима», — сказал он. — Картина получилась бесподобная. А это белое сияние в сером небе! Оно просто великолепно!