– Совсем простое дельце, – повторил Паэс – Сегодня после вечеринки мы останемся обсудить вопрос о покушении. Припоминаешь?

Урибе кивнул головой.

– Да.

– Перекинемся в картишки.

– Да.

– И ты сжульничаешь.

– Ты это серьезно?

Глаза Урибе разгорелись, и зрачки стали похожи на две пуговки, голубые, насмешливые.

– Слушай меня спокойно, – сказал Паэс. – Будь внимателен и постарайся все хорошенько запомнить. Не заставляй меня повторять дважды. Давай бросим жребий, кому из нас прикончить этого типа.

– Какого типа? – спросил Урибе.

Юный Паэс начал терять терпение.

– Молчи и слушай. Нам надо прикончить одного старого придурка.

Танжерец провел рукой по губам: он был явно доволен.

– Ты говоришь, старый?

– Да.

– Это хорошо – прикончить старикана.

– Довольно болтать. Сегодня же вечером мы решим, кому придется разделаться с ним. Мендоса предложил тащить соломинки. Но потом мы передумали, лучше сыграем в карты, в покер. Ты сдашь, и кому придет худшая карта, тому и убивать.

Лицо Урибе застыло в напряженном внимании. Слова Луиса казались ему собственными словами, точно у них обоих была одна голова, одни мысли.

– Да.

– Так. Ты мастер передергивать. Как-то ты показывал мне много фокусов. Ты умеешь вытаскивать карты из рукава, незаметно прятать…

– И летать, и скакать, и являться, где хочу, и…

– Прекрасно. Мы подошли к сути дела. Мы будем играть в покер, а ты раздашь нам карты.

– С подтасовкой?

– Не спеши, сначала без подтасовки. Только когда очередь дойдет до Давида, ты смахлюешь.

Он замолчал, ожидая, какое впечатление произведут его слова. На бледном лице Танжерца жаркими угольками горели глаза. Он снова провел рукой по губам.

– О!

– Ты постараешься сделать это так, чтобы никто ничего не заметил. Ты сдашь ему разную масть, чтобы он не смог подобрать ни одной пары. Тогда ему наверняка стрелять.

Урибе с восхищением взирал на Луиса. Все это было ново, неожиданно. Он словно парил в облаках. Снова обращались к нему за помощью. Значит, ничего еще не произошло! Ему вдруг безудержно захотелось выкинуть какой-нибудь номер, поведать им всем о своем секрете.

– Я белый голубок.

– Да перестань ты, – остановил его Паэс. – До жеребьевки несколько часов, надо, чтобы ты хорошенько усвоил то, что я тебе сказал. И кроме того, не разевай клюва. Это должно остаться между нами.

– А Давид?

– Он ничего не знает.

– Все это очень злодейски, правда?

Паэс не обратил внимания на эти слова.

– Э-э! Неважно. Все равно, он или кто другой.

– Ты это придумал потому, что он трус, ведь так?

– Да.

– А с ним ничего не случится?

– А что может с ним случиться? Мы ведь все заодно!

– Да. Верно.

– Только струхнет немного.

– Конечно.

Они помолчали. Паэс налил себе рюмку.

– Ты запомнишь, что я тебе сказал?

– Разумеется. Ты мне подмигнешь во время игры, и я…

– Не подмигну и не сделаю никакой другой глупости. Я говорю с тобой серьезно, дурацкая твоя башка!

Урибе скорчил сокрушенную рожу.

– О, прости меня! Я это просто так сказал. Ясное дело, я все запомню и сделаю, как надо. Только не смотри на меня такими глазами. Ты меня огорчаешь. Заставляешь чувствовать себя стариком. Ты мне больше нравишься, когда смеешься…

– Хорошо, сейчас посмеюсь.

– Нет, не так. Ладно. Договорились. Можешь на меня положиться.

Он схватился рукой за голову.

– Я сильно пьян.

Урибе повернулся к одной из женщин, которая наливала себе в стакан мятные капли, и начал строить ей рожи. Он кривил рот, вращал глазами, изображал удушье.

– Полагаю, мне можно немного выпить? – спросил он Луиса.

– Если ты через два часа будешь в нормальном виде, делай что взбредет, но только смотри, не забудь. Никому ни слова.

– Ладно. Буду нем как могила,

Кто-то толкнул висевшую над головами лампочку с плоским, тарелочкой, абажуром. Раскачиваясь, она выхватывала из темноты лица собравшихся. Они возникали вдруг, напряженные, точно припудренные известью; мелькали отдельные предметы: стаканы, спинки стульев; жестикулировали, скрещивались оголенные руки. Все захлестывала невидимая волна. Давиду казалось, что он летит куда-то вниз на качелях. Он взглянул на лампу: круглая колбочка с тонкими радиально натянутыми нитями походила на паука, который качался на своей паутине.

Стоял неописуемый шум: всем уже было море по колено. Пол уходил у Давида из-под ног.

– Хватит. Остановите ее. Меня тошнит.

– Кто это сделал?

– Кто же еще, кроме Танжерца!

Давид повернулся в ту сторону, куда указывал палец. Урибе сидел на столе среди бутылок, скрестив на груди руки, окруженный почитательницами.

– Враки, – сказала одна из них. – Танжерец сидит спокойно и рассказывает нам разные истории.

Урибе ласково погладил защитницу.

– Спасибо, солнышко.

Кто-то остановил лампу. Привел в равновесие гирьки и водрузил на место упавшие подвески.

– Наконец-то, – раздался голос.

Незнакомая Урибе девушка раздвинула круг слушательниц и протянула ему рюмку водки, при этом она поднесла палец к губам.

– Вы только посмотрите на него. Сегодня он в ударе.

Урибе, увидев Давида, неприязненно поморщился.

– Звезды не благоприятствуют вам сегодня, поэт. Марс и Венера предаются любви прямо у вас под носом.

Девушка-защитница нетерпеливо торопила Урибе.

– Продолжай, Танжерец.

Урибе не обращал на нее никакого внимания, он с наигранной таинственностью говорил только для одного Давида.

– Готовьтесь. Настал ваш час.

Давид попытался поддержать шутку. Он даже силился улыбнуться.

– Хорошо. Я буду иметь в виду.

Девушки зашумели.

– Ну, давай же, Танжерец.

– Что сказано, то сказано.

– Что сказано? Что ты сказал?

– Самое основное.

Он вытер губы платком.

– Прежде всего, никакого потворства.

Он отошел от девушек, и Давид взял его под руку.

– Где остальные? Я только что пришел и вижу лишь тебя п Риверу.

– Агустин у себя в комнате. Он еще в кровати.

– А где Анна?

– Ее увела Лола. Уже целый час они где-то шушукаются.

Давид пошел в спальню Мендосы. Тот был одет, но еще не вставал. Луч света, проникавший в приоткрытую дверь, словно разрезал Мендосу вдоль тела. Остальная часть комнаты была в темноте.

Мендоса вытряхнул пепел из трубки в урыльник. Сначала он делал это только из желания разозлить Лолу, но потом это вошло у него в привычку.

– Что с тобой? – спросил Давид.

– Ничего. Просто скука одолела.

Мендоса подвинулся, освобождая место на кровати. Стоял полумрак, и Давид не сразу заметил в комнате еще одного человека: это была женщина.

– Ты не знаком с Селиен?

Давид отрицательно покачал головой. Он с удивлением увидел, что женщина плачет.

– Я пришел поговорить с тобой.

Агустин подвинулся на кровати так, чтобы свет из двери не падал ему в лицо.

– Говори.

– Только наедине.

Мендоса махнул девушке рукой.

– А ну-ка выйди. Я потом тебя позову.

Незнакомка встала и осторожно вышла из комнаты. Давид так и не увидел ее лица.

– Ну. Мы одни.

Давид, не решаясь заговорить, грыз ногти. Всякий раз, сталкиваясь с Агустином, он чувствовал свою беспомощность.

– До меня дошли слухи, что на днях вы обсуждали вопрос о моем участии в покушении, – наконец сказал он. – Очевидно, мнения были разные, но мне на это плевать. Я уже привык к подобным выходкам, с тех пор как вас знаю. Но я хочу, чтобы ты запомнил одно: когда вы замышляли это дело, вы могли не посвящать меня, я бы не был на вас в обиде. Но раз вы меня втянули, а теперь вдруг меняете решение, потому что кто-то там с ним не согласен, я имею право знать об этом. Я участвую во всем наравне с вами, а значит, со мной должны обращаться как с равным. Если я дал согласие, вы не должны сомневаться в моем слове, и я требую от вас объяснений. Кто против моей кандидатуры, пускай скажет это мне в лицо, а не прячется за спинами других. И если кто докажет мне, что я не годен для подобного дела, я первый соглашусь с ним.