Ольга Николаевна Хоменко (1872–1942), владелица издательства «Библиотека для всех» (располагалось по Съезжинской улице, 4), принадлежавшая к тому же, что и Рутенберг, кругу революционной интеллигенции22, была на семь лет его старше. Издательство специализировалось на выпуске народно-демок-ратической и революционной литературы (которая частично издавалась за рубежом), например, брошюр Г.В. Плеханова: «В.Г. Белинский», «14 декабря 1825 года», «О социальной демократии в России», «Сила и насилие», «Генрих Ибсен» и др. Некоторые книги имели огромные по тем временам тиражи (так, последнее из указанных изданий вышло тиражом 20 тыс. экз.).
Г.В. Плеханов был вообще чрезвычайно близок этому издательству, хотя далеко не всем его проектам удалось увидеть свет. Современный исследователь пишет:
В издательстве Рутенберг предполагалось также издание «Библиотеки материализма» под общей редакцией Плеханова. Первым ее выпуском должен был стать перевод сочинений Ламетри с предисловием Плеханова. Из-за необходимости потратить дополнительное время на редактирование плохого перевода Плеханов предложил выпускать Ламетри отдельными брошюрами по мере подготовки. В ответ Рутенберг писала, что ей хотелось бы издать всего Ламетри сразу, поскольку «тоненькие брошюры книжными магазинами не покупаются, а берутся на комиссию, и так как теперь никто долгов не платит и меня уже книжные магазины достаточно наказали за доверие, то я очень, очень прошу не изменять первоначальное Ваше решение издавать «Библиотеку материализма» книжками, а не брошюрами. Ваше предисловие, Георгий Валентинович, конечно, будет интереснее всего, и чем больше оно будет, тем лучше. Умоляю Вас не сокращать его ни по каким соображениям»23. Вероятно, по недостатку времени эта работа Плеханова также осталась незавершенной (Аркушенко 1988: 66).
По всей видимости, по делам книжно-издательским Ольга Николаевна была знакома и связана с известным библиографом и историком книги H.A. Рубакиным, близким к эсеровским кругам, который, будучи человеком состоятельным, жертвовал деньги на партию и на ее террористическую деятельность (Леонов 1996: 34; Леонов 1997: 56, 128). В письме к нему от 12 октября 1906 г. (год не указан и устанавливается по контексту) она писала24:
Глубокоуважаемый Николай Александрович,
Получила Ваше письмо, кот<орое> путешествовало по векам, пока дошло до меня.
Собираюсь к Вам лично побывать, а пока спешу послать Вам все мои книжки, вышедшие после 17 октября и до 17 без цензуры25. Хорошо Вы придумали поселиться в Выборге, работать там еще удобнее Вам, никто мешать не будет, а на нездоровье Ваше давно следовало обратить внимание.
До свиданья.
Жму крепко руку, сердечный привет Вам и Вашей супруге.
С искренним уважением, О. Рутенберг
P.S. Вы забыли написать Ваш адрес в Выборге, к<аж Вас там найти, надеюсь, что письмо и так дойдет, т<аж к<аж наверно Вы уже <неразб.> квартиру, Николай Александрович.
В архиве Рубакина сохранилась также новогодняя поздравительная открытка, которую Ольга Николаевна около двух с половиной лет спустя, 12 января 1909 г. (датируется по почтовому штемпелю), отправила ему и жене в Швейцарию, где они в то время жили:
С Новым Годом!
Поздравляю Вас<,> Глубокоуважаемые Людмила Александровна и Николай Александрович. Шлю лучшие пожелания.
Ваша Ольга Рутенберг26
Ольга Николаевна была человеком добрым и милосердным, не выносила насилия и болела за тех, кто таковому подвергался. Однажды27 она вступилась за студентов и гимназистов, собравшихся у Технологического института, которых полицейские разгоняли шашками и нагайками. «Нарушительницу» общественного порядка отвели в участок, а затем возбудили дело, которое квалифицировалось как «сопротивление властям при исполнении ими служебных обязанностей». За эти «противоправные» действия Ольгу Николаевну осудили на шесть месяцев тюремного заключения. Дело было подано на пересмотр в Судебную палату, и в качестве защитника был приглашен известный адвокат О.О. Грузенберг. Свидетель этих событий А.Я. Столкинд впоследствии вспоминал:
Помню, как председательствующий в Палате Гредингер, который отличался особенной грубостью, обрывал Грузенберга во время следствия и прений сторон. Когда дошел черед до постановки вопросов, Грузенберг потребовал введения дополнительного вопроса по статье, в которой указывалось, что суд может понизить наказание до простого ареста, если доказано, что преступление было совершено в состоянии опьянения или возбуждения. Председательствующий Гредингер резко спросил, обращаясь к Грузенбергу: «Что ж, по-вашему, подсудимая была в пьяном виде?», – на что Грузенберг, не задумываясь, ответил запальчиво: «Неужели, г. председатель, можно быть пьяным только от алкоголя? Люди пьянеют от горя, от отчаяния, как пьян сейчас я при виде того, как вами нарушаются судебные уставы». Председатель замолчал. Благодаря защите Грузенберга приговор был смягчен до двух недель ареста (Столкинд 1944: 22).
В неопубликованных воспоминаниях самого О.О. Грузенберга данный эпизод реконструируется следующим образом:
В связи с безумным 9-ым января, когда войска расстреливали рабочую делегацию, шедшую под водительством священника Гапона с иконами и хоругвями к Зимнему Дворцу, чтобы ознакомить Государя со своими нуждами и чаяниями, ко мне явилась молодая женщина с просьбою принять ее защиту на суде. Она назвала себя женою Р<утенберга>28 (по революционному прозвищу «товарищ Максим»29). Она рассказала мне, что, обеспокоенная долгим отсутствием мужа, который шел в процессии с Гапоном, она поспешила к Александровскому скверу, где были гвардейские части, производившие стрельбу. Ее грубо окликнул офицер. Не владея собою, она кинула ему: «Убийца!» На днях предстоит суд над нею по обвинению в оскорблении должностного лица при исполнении служебных обязанностей30.
В начале семейной жизни Ольга Николаевна полностью соответствовала представлениям Рутенберга о жене-друге, жене-единомышленнице, хотя их чувствам было суждено претерпеть множество испытаний.
Создание семейных союзов с целью поколебать казавшиеся устаревшими социальные и национальные предрассудки носило в лагере «подпольной России» достаточно распространенный характер. Не случайно это явление было чутко отрефлексировано художественной литературой.
Русско-еврейский писатель С. Ярошевский в дилогии «Разные течения» и «В водовороте» изобразил любовь русской Лиды и еврея Адольфа Ватмана. Любящий Лиду, но смиряющийся со своей участью отвергнутого влюбленного, русский адвокат Долинский говорит ей на прощание:
<…> Вы стали на почву отрицания народного антагонизма; все ваши поступки доказывают это, а между тем вы ошибаетесь: никогда эти два народа не сольются в одно целое (Ярошевский 1883: 99).
То, что адвокат Долинский эвфемистически называет «народным антагонизмом», было фактически проявлением банального юдофобства, по кодексу которого два этих народа – русских и евреев, несмотря на многолетнее соседство, разделяет отчетливая межа, переступать которую и не принято, и постыдно, и опасно.
В том же романе мать Лиды Анна Николаевна, в глазах которой увлечение дочери объяснялось лишь одним – помутненным рассудком, не без резона и по-житейски здраво объясняет ей «науку страсти нежной» в отношениях между русскими и евреями:
Ты увлеклась человеком, который до сих пор был тебе чужд по воспитанию, привычкам, семейным традициям, религии и даже, может быть, стремлениям. Он еврей, а ты христианка. Тысячелетия отделяют вас; тысячелетия образовали между вами глубокую пропасть, перешагнуть которую не так легко, а может быть, и невозможно. Его стремления не могут быть твоими стремлениями, вы никогда не поймете друг друга, как сытый не может понять голодного. Его сердце разбито, он сын несчастного и всеми презираемого народа; если он и лучше своих предков и не страдает их пороками, то все же он вышел из их среды и его будет вечно тянуть к своим. Он, может быть, будет тебя сильно любить, но он тебе никогда не простит, что ты его заставила изменить его народу, отречься от его религии; он не забудет, что он стоит ниже тебя и должен был уступить тебе. Ты ищешь счастья в союзе с любимым человеком, ты ради него совершила слишком смелый поступок, но будешь ли ты в самом деле счастлива? Помни, что вы чуждые друг другу люди; что вы дети двух различных народов, один из которых всеми презираем. По заслугам ли он презираем? Я не хочу тебе высказать свое убеждение, ты, пожалуй, скажешь, что я пристрастна, но достаточно сказать, что это презрение длится тысячелетия и не нам его искоренить (там же: 102).